Оазис человечности. Часть2. Власть фортуны

«Следи за рождением зла. Есть голос души, который

указывает это зарождение: становится неловко, стыдно»

Л.Н.Толстой

Утро нового дня наступало живо и стремительно, как всегда бывает в рассветный час: только минуту назад ночь господствовала надо всем миром, как вдруг незаметно все более зримые и зримые очертания стали проступать из тьмы. Миражи удалялись, прячась по своим обманчивым углам, зыбкие тени дрожали и таяли от сладких лучей восходящего солнца. И вот через минуту вся комната наполнилась блеском огней и светом пробудившейся жизни.

Со сказочным великолепием обрисовывался силуэт хрупкой женщины, простершей руки к свету. Соименница зари, Аврора, была на ногах. Изящная туника спадала с ее нежных плеч, оставляя на виду лишь их краешек. Белизна их была подобна великолепным мраморным изваяниям богинь, а красота их могла соперничать с красотой

Солнце залило своим светом всю комнату, глаза Авроры оживились и забегали. Увидев ее взгляд, нельзя было не сострадать вместе с ней: он был полон невыразимой тоски и растерянности, какой-то глубокой потери. Душевная рана оказалась много сильней, чем девушка сама предполагала. Но больней всего было то, что причину этого вечно жизнерадостное создание в такое светлое утро не могло понять, как настойчиво ни пыталось. Это было нечто сильно отличавшееся от всего прожитого раннее. Перед новым опытом ее знание разводило руками, но воля не сдавалась, не выказывала смирения – слишком велико было стремление все же отыскать причину такого загадочного и непонятного для юной богини любви расположения духа.

Аврора прошлась из одного конца комнаты в противоположный и обратно, но спокойствие к ней все не приходило. Всем сердцем она чувствовала, как какая-то непонятная утрата гложет ей душу, стальной хваткой перехватывает дыхание, так что смерть от удушья подступила совсем близко. И чем больше она об этом думала, тем все большее волнение овладевало ею, рождая беспокойство и смутную тревогу.

Наконец, Аврора попыталась взять себя в руки и успокоиться. Для чего усмирила свой бег и уселась на кровать, положив руки на колени. К ней вернулась бодрость не только тела, но и духа. Вера в собственные силы придала ей большую ясность, а сердце перестало так бешено колотиться, дав возможность передохнуть. Воспоминания о вчерашнем дне сами собой поплыли перед глазами без малейшего желания с ее стороны: вот к ней вновь приходит Квинт, как наяву, проводит с ней ночь в доме Пристиллы, о чем та, если и догадалась, то виду не подала (наверное, и сама не раз так делала, а потому глупо было бы винить других в том, что позволяешь себе). Вот, как живые, она видит в последний раз так близко его прекрасные светлые глаза, и он говорит ей, что прощается навсегда, и умоляет, чтобы она покинула Рим. И уходит. А она бежит за ним, бежит… Как хочется догнать его, но ее задерживают незнакомцы, выплывшие, будто из утренней тени домов. Она кричит, появляется Квинт, делает непонятные знаки рукой, снова говорит с ней. Почему его голос до сих пор в ее голове? Прошло столько времени – пора и забыть: с ней ищут встречи Деметрий, Косс, Лицин, да еще с полдюжины поклонников. Будет время и развлечься, и отвлечься от назойливых дум, теребящих душу. Но сейчас ей этого вовсе не хочется.

Потом та ужасная борьба… И когда ее уводил Лутаций, как назвал его представившийся Туллом, в ушах все еще были слышны смертные крики падавших и визжащие удары кинжалов. Не прошли они и десятка домов, как дорогу им заградил патруль префектурной службы, и люди в красных плащах задержали их. Лутаций сразу понял, что сопротивляться было излишне: превосходство в численности было многократным, а напрасная отвага нашла бы свой напрасный и неизбежный конец. Их отвели куда-то далеко, в какое-то некрасивое здание, как показалось Авроре, где ее расспрашивал важный человек с огромными скулами и ястребиными глазами: казалось, ими он буквально впивается в трепещущую от страха жертву и раздирает ее плоть на мелкие кусочки. И сейчас от одного этого воспоминания по телу Авроры пробежала дрожь, заставив содрогнуться от ужаса пережитого.

Но, как оказалось, это был далеко еще не ужас – ужас ждал впереди. Забрал ее из префектуры отец. Перед этим он долго и несдержанно разговаривал с кем-то за дверью. Она еще тогда подумала, что такое бывает, когда наешься острого перца и весь горишь, но ей было совсем не до смеха –дело касалось именно ее, а не другого человека: тут не посмеешься, как над другими. Аврора улыбнулась: вспомнила, как в прошлом месяце весельчак Косс клялся ей, что, если небо в честь ее любви и не сможет притянуть к земле из-за своего низкого роста, то пробежаться хоть голым по Субуре в самый людный день ради нее он готов. Тогда Аврора быстро нашлась и сказала ему, что пусть пока потренируется на окраинах города или на Марсовом поле перед рядами суровых солдат – им будет отдых от учений, – а когда придет время, то она его призовет для забега по Субуре. Он понял ее шутку и ушел в хорошем расположении духа. Вот только ей в это утро было не до этого. Вспомнились объяснения с отцом, но еще сильней – с матерью: как испугана была она, как заливалась слезами! Когда она вернулась домой, мать чуть не задушила ее в объятьях, сказав, что насмерть перепугалась от того, что узнала о задержании. Впрочем, поток нежности скоро иссяк, и полилась отборнейшая ругань – не вся, которую она знала, а та, какую позволялось сказать, но зато в таких размерах и при таком живом сопровождении рук, что в тот миг Аврора мечтала, чтобы на Рим рухнуло небо, лишь бы прекратились те бесконечные минуты. Лучше б Юпитер поразил ее саму своей молнией – это было б легче и быстрей, чем выдерживать на себе целый каскад материнских молний. Метала она их часто и метко, пока не обессилела. Тогда Аврора обняла ее и попросила простить. Минуты прощения были самыми сладостными и радостными, но неприятный и плохо смываемый остаток все же остался у нее на сердце, как после налета саранчи на поля всегда остаются их следы, даже если они пробыли там несколько мгновений.

Квинт. Вновь в мыслях она воротилась к нему. Что с ним сталось после вчерашнего дня, и где он сейчас? Не его ли предсмертный крик был слышен вчера, когда Лутаций тащил ее, а она сопротивлялась и отбивалась изо всех сил? Тот крик, что пронизал ее насквозь, что не оставил ни единой клеточки ее тела в равнодушии – не его ли это зов? Жив ли он, или, может, его неживое тело сбросили в Тибр на корм рыбам, или сожгли, и его пепел, может статься, она теперь вдыхает с этим свежим потоком воздуха, даже не замечая, не чуя среди множества других запахов и ароматов? Аврора задавалась бесчисленными вопросами напрасно – все они оставались без ответа, и это молчание нельзя было объяснить. И это еще больше тревожило. Надо непременно найти его, отыскать в огромном городе, среди тысяч, десятков, сотен тысяч людей – решимость росла в ней с каждой минутой, все более и более настойчиво призывая действовать. Решение зрело, желания не убавлялось – да, похоже, что она хотела этого всей душой и телом, и от этого нельзя было ни убежать, ни скрыться. Аврора не сидела – она просто не могла усидеть. Теперь, когда нужно найти в себе силы признаться, что она готова бежать на поиски мужчины, она просто не способна была оставаться спокойной. Вспылить сейчас? Но это вряд ли принесло бы облегчение, но рядом никого. Да и разве виновны были другие в том, что силы и желание в ней били через край, мешая ее сну, рождая вдалеке смутный облик незнакомца?

Целое утро Аврора вынашивала замыслы, перебрала в неугомонных мыслях все возможные и невозможные варианты действий, как ей увидеться наедине с Лутацием – именно это она решила. Под конец не выдержала напряжения, и побежала советоваться с отцом. Она ему не сказала о том, зачем ей нужен Сервий Деон, префект, бывший начальником полиции в Авентине, а лишь попросила сказать, как и где можно с ним встретиться еще сегодня. Валерий был занят разбором неотложного дела, предложенным на прошлом созыве сената кем-то из народных трибунов, поэтому сразу сообщил ей все необходимые сведения и снова углубился в свитки. Дочь обрадовалась и выбежала.

День прошел суетливо, в непрестанных бегах: поиски Сервия оказались делом не таким простым, как ей поначалу представлялось. Он, похоже, тоже был деятельным человеком, и не оставался долго в покое. Лишь только Аврора прибегала на одно место, как ей говорили, что Деон уже ушел в другое. По делам, разумеется. И ближе к вечеру ей удалось-таки его нагнать и сообщить свою просьбу.

Время пролетело так скоро, и не успела Аврора оглянуться, как с небольшой грустью провожала последние лучи закатывающегося за дома светила. Девушка лежала на кровати, тонкие руки свисали к полу. Ее клонило ко сну. Безудержно хотелось спать. Одно время Аврора пыталась с этим бороться, но это было выше ее сил. Забыться! Так приятно погрузиться в эту сладкую дремоту, а после – провалиться в объятия добродушного Морфея. Что может быть милее, чем добрый сон после пережитых душевных мук? Пожалуй, только удовлетворение, приносимое любовью, но в данный миг эту родную кровать она не променяла бы ни на одного мужчину в мире, пусть даже хоть сам Юпитер золотым дождем проникнет к ней в спальню. Спать! Это было единственное ее желание после прожитого дня. Завтра… Завтра наступит утро, завтра Сервий отведет ее в тюрьму. Никогда раньше и представить не смогла бы, что она, дочь Валерия, по доброй воле захочет посетить тюрьму! Завтра… С этим словом на устах она заснула, и в сновидениях ей виделось, что завтра наступает вновь и вновь, но никак не может окончательно наступить, а она засыпает и со словом «завтра» проваливается в очередной сон… Всю ночь ее мучили кошмары.

Но минуты бежали, их теченье скоротечно и неудержимо уносило в будущее, проходили часы, дни, и то, что раньше казалось таким далеким и несбыточным, воплощалось в явь.

Сервий ждал ее на условленном месте. Он нисколько не изменился ни с той встречи, когда гостил у них дома, ни со вчерашней: все так же располагал к себе, все так же внушал уважение и доверие. Добродушный крепыш, верный вере предков, он первым заметил ее и шагнул навстречу:

– Доброе утро, Аврора! День обещает быть светлым и ярким: посмотри, как высоко сегодня взбежала солнечная колесница! Не передумала ли ты? Место, в которое мы отправимся, ничего этого не обещает.