Оазис
Шрифт:
Не знаю, как отнёсся Ян к тому, что его возлюбленная обнажается перед чужими мужчинами, в любом случае, запретить что-то Яринке вряд ли было ему под силу. Она по-прежнему имела бешеный успех у гостей, и не раз они через официанток передавали ей записки с предложениями встретиться где-нибудь в укромном уголке острова для взаимной выгоды. Предложения эти подруга презрительно игнорировала, несмотря на то, что указанные в записках суммы впечатляли. Она любила Яна. Её рассказы о времени, которое они проводили наедине, даже у меня вызывали лёгкую зависть, хоть я по-прежнему не могла представить себя на месте Яринки. И мне совершенно не хотелось даже думать
В отличие от Яринкиной жизни, в моей ничего не изменилось. Днём я по-прежнему мыла посуду в кафе, после обеда шла в библиотеку, где налегала на английский и выбирала книги для чтения, которому и посвящала вечера. Ближе к ночи, когда Яринка уходила танцевать в Айсберг, я проводила время в гостиной за просмотром фильмов, до последнего оттягивая тот момент, когда приходилось подниматься на безлюдный второй этаж. А когда сон начинал одолевать с нешуточной силой и я всё-таки шла в наш пустой номер, то плотно зашторивала оба окна, оставляла гореть лампу на своей тумбочке и с головой забиралась под одеяло, чтобы не слышать рокочущего голоса моря, доносящегося снаружи. Да-да, я, когда-то жившая среди бескрайних диких лесов, чьи глухие ночи никогда не разгонял свет уличных фонарей, теперь стала бояться темноты.
Это началось после того памятного вечера, когда я и Яринка пили вино на тёмном пляже. Позже мы ни разу не говорили о том, что же всё-таки она увидела, когда, захмелев, решила умыться холодной морской водой. Слишком нехорошая это была бы тема, особенно сейчас, когда Яринка вздумала играть с Бурхаевым-старшим, обманывая его и используя в своих целях. И однажды мне уже приснился сон, что это не подруга, а я подхожу ночью к полосе прибоя и вижу среди волн гибкую девичью фигурку с серебристым рыбьим хостом. Фигурка приближается, то скрываясь под водой, то показываясь на поверхности, а потом вдруг поднимает голову, смотрит прямо на меня, и я узнаю Яринку…
Проснувшись после этого сна, я впервые пожалела, что на острове нет церкви. Даже не будучи особо верующей, я бы пошла туда, поставила свечу, свела пальцы крестиком – "Отведи, Господи…". Как бы ни хотелось мне забыть о том случае, о звонком плеске из морской темноты, но не получалось отогнать суеверный страх – что, если нам таким образом было дано грозное предупреждение от кого-то?
Потому и задёргивала я шторы, и оставляла свет на всю ночь, и забиралась с головой под одеяло, лишь бы не думать о том, что от наших окон до тёмной холодной морской бездны всего каких-то два десятка метров…
Но, пожалуй, такие мысли оказались единственным, что омрачало мне последующие три месяца. В течение января и февраля не менялось ничего, даже погода изо дня в день стояла одна и та же, будто замерла на стоп-кадре. Серое небо, такое же серое море, сморщенное невысокой зыбью, и нудные холодные дожди. Зато в марте появилось солнце. Появилось неожиданно и, словно чувствуя себя виноватым за долгое отсутствие, вмиг разогнало смурные тучи, вернуло морю синий цвет, осыпало золотом пляжи, зажгло пальмы, как зелёные факелы. Даже ночи стали другими: уже не страшными, не угрожающими неизвестностью, а ясно-звёздными. Обитатели и гости острова больше не семенили по улочкам, втянув головы в плечи и торопясь под крыши,
Но само солнце полюбило Яринку и её Яна. Бурхаев-старший не показывался на острове, мои влюблённые совсем расслабились, гуляли и целовались у всех на виду, и их рыжие головы, блестящие под солнечными лучами, как две начищенные медные монетки, было видно издалека. У Яринки, как обычно весной, на щеках и носу высыпали забавные конопушки, и она не замазывала их тональными кремами и не запудривала пудрами, как советовали наши соседки. Наоборот, пренебрегала даже солнцезащитным кремом, и, на мой взгляд, правильно делала: конопушки ей очень шли.
Ясный март тоже минул почти беззаботно. Возможно, благодаря тёплому климату и разнообразному питанию мой организм окончательно оправился от нанесённых травм, и я не только начала расти, быстро догоняя Яринку, но и почувствовала, наконец, намечающиеся изменения в фигуре. Плоская пока ещё грудь стала невыносимо чувствительна к любым прикосновениям, что создало мне массу неудобств: от невозможности спать на животе до раздражения от слишком плотной одежды.
Но физические неудобства оказались ерундой по сравнению с растущим беспокойством. Ведь вот он почти и пролетел, тот самый спасительный год, за мысли о котором я цеплялась, как за спасательный круг, подписывая контракт с Оазисом. Кое-что, конечно, изменилось, как мы с Яринкой и надеялись, но свободы нам это не принесло. Как долго ещё я смогу просто мыть посуду в кафе?
Уж не знаю, может, и правду говорят, что страх притягивает нежелательные события, или просто время подошло, но не успел солнечный март подойти к концу, как в один из ничем не примечательных дней, ко мне подошла Алла. И сказала:
– После обеда никуда не убегай. Пойдём к Ирэн.
Моё сердце оборвалось в пустоту, но я нашла в себе силы кивнуть с равнодушным видом.
Роскошный кабинет управляющей на этот раз выглядел ещё более вычурно. Я не сразу поняла, в чём дело, и лишь потом разглядела тяжёлые бордовые портьеры, заменившие невзрачные жалюзи на панорамном окне. Но вид за окном не изменился совершенно: то же море, то же небо, та же зелень пальм внизу и коричневые крыши словно игрушечных домов. Это неожиданно удивило меня: ведь прошёл почти год с момента, когда я глядела на этот пейзаж впервые, как могло всё остаться прежним?
Ирэн тоже не изменилась. И встретила меня прежней улыбкой, приветливой, но отнюдь не дружеской.
– Дайника! Как ты выросла, как похорошела! Чувствуешь себя здоровой?
– Да, сударыня, спасибо, – вежливо отозвалась я, настороженно глядя на неё.
И не зря. Ирэн не стала ходить вокруг да около, сразу заговорила о главном:
– Вот и отлично. Нам пора обдумать твой дебют, хватит тебе быть на побегушках у поваров.
– Мне нравится в кафе… – пискнула я, непонятно, на что надеясь, но Ирэн только небрежно отмахнулась.
– Да брось, разве это работа?
Она встала из-за стола, приблизилась, приподняла указательным пальцем мой подбородок, нахмурилась придирчиво.
– Хм… шрамы, конечно, зарубцевались, но могло быть и лучше. Разденься-ка.
Я машинально отступила на шаг, и Ирэн нетерпеливо повторила:
– Разденься. Я хочу посмотреть, что у тебя на теле.
Пришлось торопливо стягивать одежду, а потом, сгорая от смущения, топтаться на холодном, гладком как лёд полу. Что поделаешь, я не Яринка и далека от того, чтобы не стесняться своей наготы.