Об этом не сообщалось…
Шрифт:
Степан Лукич попросил Конрада рассказать более подробно о его приятеле.
Георг Торн родился в городе Бармене (с 1929 г. – Вупперталь). Его отец – капиталист. Подавляемый деспотичными родителями, Георг рос замкнутым и очень чувствительным мальчиком. В университете он учился неважно, к занятиям спортом не имел ни желания, ни физических данных и поэтому был постоянной мишенью для насмешек наследников славы воинственных буршей. Конрад, который при случае мог постоять за себя, как-то вступился за Георга, и с тех пор тот привязался к нему. А с годами юношеская привязанность переросла в настоящую мужскую дружбу, и для впечатлительного Георга их редкие встречи были настоящим праздником.
Несмотря
Дав Торну наилучшие характеристики, Конрад тем не менее богом заклинал Степана Лукича не привлекать майора к их работе.
– Георг – натура увлекающаяся, – пояснил он. – Вспыхнет на какое-то время, а в этом пламени можем сгореть и мы с вами. Но в отношении его обязательно нужно придумать что-нибудь другое – ведь нельзя же оставлять человека гибнуть на распутье…
Самостоятельно решать такой серьезный вопрос Самойленко был не вправе. Пообещав Конраду подумать, он вновь был вынужден обратиться к помощи партизан, и за линию фронта, к своим, снова был послан тот же связной, который примерно месяц назад выполнял аналогичное задание Самойленко.
Шли дни, приближалось уже 12 февраля, а от Дубровина не было ни звука. Видимо, в особом отделе по своим каналам наводили справки об артиллерийском майоре. На терпеливые вопросы Гюнтера Степан Лукич отвечал уклончиво, говорил, что, не видя человека, не узнав, чем тот дышит, он не может принять какое-то решение. И лишь в канун приезда Георга Торна Самойленко получил наконец ответ. В сумерках на улице его догнал парень и, шепнув пароль, незаметно сунул в карман туго скатанный сверток бумаги.
Задержка с ответом, который доставил младший лейтенант госбезопасности Федор Голубков, полностью компенсировалась обстоятельными рекомендациями и четко выработанной линией поведения по отношению к наследнику оружейных заводов. Дубровин сообщал, что данные, полученные от Конрада, полностью подтвердились. В своем полку Торн слывет либералом, и некоторые его высказывания – не будь у майора столь влиятельной родни, – без сомнения, стоили бы ему знакомства с гестапо. Степан Лукич, естественно, не знал, что советская контрразведка не только наводила справки о Торне-младшем, но и с помощью войсковой дивизионной разведки снаряжала разведгруппу за линию фронта, которая в течение двух суток караулила «языка» в расположении полка Георга Торна. В результате был захвачен фельдфебель, который на допросах в особом отделе дивизии дал подробную характеристику командиру 2-го дивизиона.
Суммируя все собранные сведения, Дубровин разделял опасения Гюнтера и приемлемой формой воздействия на Торна считал попытку склонить его к переходу линии фронта и добровольной сдаче в плен командованию Красной Армии. Но спешить с этим тоже не следует, потому что, по имеющимся у Дубровина данным, Георг собирается в отпуск в Германию, а его знакомство там с новым оружием и степенью его готовности представляло бы для нашего командования большой интерес.
Всё это несколько упрощало задачу, стоящую перед нашим разведчиком. В глубине души он и сам понимал, что спешка в таком деликатном деле – не лучший метод. Степан Лукич в общих чертах изложил этот план Конраду, и тот сразу же согласился, что другого выхода для Торна не придумаешь. Четко распределив роли в беседах с Георгом, они с нетерпением стали ждать его приезда. Других гостей, учитывая щекотливость ситуации, на именины Конрада решено было не приглашать.
Торн приехал уже затемно. Зима выдалась на редкость снежная, и его «опель-капитан» по дороге несколько раз застревал в заносах. После бурной встречи друзей, горячих поздравлений и вручения подарков Конрад представил своего друга хозяевам дома. Георг, как бы устыдившись столь бурного проявления чувств при посторонних, смутился и ушел в себя. Радушие супругов разбивалось о невидимый панцирь, которым оградил себя майор. Но холодок отчуждения понемногу начал таять за праздничным столом, когда Надежда Григорьевна зажгла тридцать пять свечей на именинном пироге собственного приготовления. Видимо, почувствовал Георг и то, что Конрад в этом доме не гость, которого не звали, а человек близкий, свой в полном смысле этого слова.
Разговор за столом после выпитых двух-трех рюмок становился всё оживленнее, и вполне закономерно, что заговорили на главную тему – о войне, о положении на фронтах.
Торн рассказал о возмутительном, с его точки зрения, явлении, с которым он столкнулся буквально несколько дней назад. На участок фронта, где располагался их полк, в конце января прибыла команда молодчиков из полка «Бранденбург». Здесь абверовцы переоделись в общевойсковую форму офицеров вермахта и после первой же стычки с противником не вернулись с поля боя. Знакомый капитан из «Отдела-1-Ц» объяснил Торну, что они сдались в плен красноармейцам. Это добровольное пленение преследует далеко идущие цели. Попав в лагеря для немецких военнопленных, участники этой команды должны нещадно расправляться – в назидание другим – с германскими офицерами, которые по тем или иным соображениям нарушили присягу, сдались в плен и сейчас сотрудничают с советской лагерной администрацией.
– От этой проклятой войны, – уныло резюмировал Торн, – не спрячешься даже за колючей проволокой в далекой. Сибири.
Высказывая свое мнение по этому вопросу, Самойленко осторожно заметил, что сейчас ещё трудно судить, кому из немцев больше повезло: тем ли, кто остался в фатерлянде, фронтовикам или тем, кто уже отвоевался и дожидается окончания войны в плену.
Дальнейшего развития эта тема не получила. Заговорили о другом. Конрад сделал предположение, что с появлением на фронте нового реактивного оружия русским придется туго во время весеннего наступления немцев. Майор при этом болезненно поморщился:
– Новое оружие пока очередной блеф, «рождественский подарок» для доверчивых дураков. Своего рода утешение за провал блицкрига и за разгром под Москвой. Пообещать можно золотые горы. Кроме того, в этой войне исход будет решен не силой оружия, а силой духа. Кто кого? Залпов моих пушек не выдерживает никакая броня. Мы разрушали все укрепления русских, а их солдаты вставали из-под земли и с бутылками горючей смеси шли на танки или бросались со штыками врукопашную. И под Москвой, и здесь нас остановили прежде всего не русские «катюши», а русские солдаты. С этим, господа, нельзя не считаться.
– Но вермахт за считанные недели захватил громадные пространства…
– Послушайте, господин Самойленко, заводы моего отца работают уже в основном на металлоломе. Из двух разбитых пушек отливают одну. Конрад на нашем курсе был лучшим математиком. Он без карандаша может подсчитать, на сколько у нас хватит пороху с такой арифметикой. Не так ли, Конрад?
– Своё право на подсчеты я уступаю господам Кейтелю и Йодлю. Фюрер учит нас не думать, а подчиняться. Поэтому наша с тобой задача, Георг, давать меньше сырья для заводов Торна-старшего. И вообще, господа, я считаю, что фрау Самойленко заслуживает лучшей участи. Поэтому я объявляю танцы.