Об этом не сообщалось…
Шрифт:
Георг представил. В его сознании не укладывалось, что это существо, выворачивающее наизнанку свою звериную суть и бахвалящееся своим изуверством, является его отцом. Почему он не в смирительной рубашке?!
Дальнейшее пребывание в родительском доме стало невыносимым. Сославшись на неотложные дела в полку – скоро в наступление, – Георг в тот же день уложил свой чемодан. Отец не стал задерживать его и на прощание посоветовал быть хорошим солдатом:
– Через полгода я выхлопочу для тебя, сынок, новые погоны и место в генеральном штабе, а ты сам должен постараться и вернуться домой с Рыцарским крестом. Молодой герой-фронтовик – лучшей рекламы для нашей фирмы не придумаешь.
Через два дня Торн уже был в Белгороде. Остаток отпуска он решил провести в обществе Конрада, и Степан Лукич любезно предложил ему свое гостеприимство.
И Самойленко, и Гюнтера поразила глубокая перемена, происшедшая в майоре. Сухой, лихорадочный блеск глаз выдавал его душевную муку. Замкнутый по натуре, он ещё больше ушел в себя и на все вопросы о жизни в Германии отвечал односложно, нехотя. Всё поведение Торна говорило, что он ещё не пристал к определенному берегу и сейчас только находится на пути к правильному решению. Поэтому Степан Лукич рассудил, что торопить события не надо. Конрад, переживая душевные терзания друга, тоже понимал, что навязывать ему сейчас свою точку зрения бессмысленно. Семя брошено, и следует терпеливо дожидаться его всходов.
Георга прорвало незадолго до отъезда на фронт. После ужина он вышел на улицу, но вскоре возвратился и постучал в дверь к Конраду:
– Я тебе не помешаю?
– Нисколько.
– Неужели на прощание ты ничего не хочешь сказать мне?
– Очень многое, Георг.
– Так в чем же дело? Мы ведь всегда были откровенны друг с другом.
– Степан Лукич подробно рассказал мне о вашем разговоре в первый день встречи с ним. Вряд ли ты услышишь что-нибудь новое от меня.
– Ты тоже советуешь мне стать предателем? Но ведь ты же немец.
– И останусь им, чего бы это мне ни стоило.
– Как ты думаешь, если я приду к русским с данными нового оружия?
– Прости меня, но ты сейчас рассуждаешь, как торгаш: ты им данные о новом немецком оружии, а они тебе известные привилегии. Твой папаша был бы в восторге от тебя, Георг.
– Ты не имеешь права!…
– Имею, Георг. Я твой друг, а говорить правду, какой бы она ни была, – это право друзей.
– Что же мне делать?
– Ещё раз всё хорошенько взвесить…
Через день Георг Торн уехал в свой полк. Прощание было тяжелым. Пройдет ещё много времени, прежде чем Георг полной мерой оценит дружескую поддержку, которую оказали ему два патриота – украинец Степан Самойленко и немец Конрад Гюнтер. Тогда же, в феврале 1942 г., он был слишком занят собой, крутым и необратимым поворотом в своей судьбе. Он шел навстречу неизведанному и в глубине души страшился его. Но выбор был сделан.
Майор Георг Торн перешел на нашу сторону 11 апреля 1942 г. в районе села Старый Салтов. В особом отделе 38-й армии, куда он был сразу же доставлен, Торн рассказал, что 10 апреля в штабе их части была получена ориентировка из штаба корпуса. В ней сообщалось, что при аресте покончили с собой штабной офицер Гюнтер и хозяева его квартиры. Они были его друзьями.
…За несколько дней до этого командование Юго-Западного фронта получило сообщение об участившихся случаях арестов и казней подпольщиков в Белгороде. Были веские основания полагать, что в их среду проник провокатор. Двух мнений быть не могло – подпольную организацию надо было спасать, и такое задание Военный совет фронта дал особому отделу. Его руководство послало в Белгород уже побывавшего там оперработника из подразделения Дубровина младшего лейтенанта госбезопасности Ф.П. Голубкова, которому поручалось с помощью группы Самойленко выявить провокатора или провокаторов и обезвредить их.
Перейдя линию фронта и затем сравнительно благополучно добравшись до Белгорода, Голубков встретился с Самойленко и сообщил ему о цели своего возврата в город. Потом они и Конрад всю ночь, сидя в погребе, анализировали создавшуюся обстановку. То, что арестам подверглись товарищи из действующего подпольного парткома, а запасной его состав пока не попал в поле зрения гестапо, давало основание предполагать – провокатор проник в организацию сравнительно недавно. Нужно было скрупулезно, шаг за шагом проверить все звенья организации и связи подпольщиков – новые и старые. На свободе оставалось всего семь членов организации. С одной стороны, это сокращало объем проверочных мероприятий, а с другой – нельзя было забывать того, что кто-то из семи мог быть предателем.
Голубков буквально по крупицам восстанавливал историю провала городской подпольной организации. Возникла большая необходимость в установлении конспиративных квартир гестапо, на которых могла приниматься его агентура. И при обсуждении данного вопроса ценное предложение подал Конрад. Оказывается, в административно-хозяйственном отделе штаба корпуса весь жилой фонд города был взят на учет, и Конрад точно знает, что в этом отделе есть данные о квартирах, которые гестапо и разведчики «зачислили» за собой. Добыть такие сведения поручили обер-лейтенанту, и через два дня в распоряжении наших разведчиков были интересующие их адреса.
Началась смертельная «охота за охотниками». Её Голубков и Самойленко вели с помощью юных патриотов, выделенных для этого запасным составом подпольного парткома.
На след предателя удалось напасть лишь на восьмой день после прибытия Голубкова в Белгород. Это была его встреча с шестым из семи находившихся на свободе подпольщиков. Представительный мужчина, в прошлом директор одной из местных кустарных артелей, поначалу произвел на Голубкова хорошее впечатление. Говорил он с расстановкой, толково, обдумывая каждое слово, и главное – по делу. По его мнению, руководство парткома, ослепленное первыми успехами, утратило чувство реальности, забыло о строжайшей конспирации. Поэтому, создавая теперь новую организацию, необходимо более скрупулезно подходить к отбору, проверке и поведению товарищей. Ведь малейшая оплошность может стоить жизни десяткам патриотов. Одним неосторожным шагом можно погубить всё дело. На вопрос Голубкова, как ему лично удалось избежать ареста, он от конкретного ответа уклонился. Голубкову показалось даже, что глаза его собеседника подернулись слезой.
– Я здесь осуждал наших товарищей за беспечность, и у вас могло сложиться неправильное о них мнение. Это были настоящие коммунисты, убежденные борцы и преданные друзья. В организации меня знали лишь три человека, все – члены парткома. Их стойкости, их мужеству на допросах я, видимо, и обязан тем, что сейчас вот нахожусь здесь, рядом с вами…
Для первого знакомства Голубкова с директором этого было достаточно, и они, побеседовав на улице, разошлись в разные стороны, договорившись встретиться на этом же месте в ближайшее воскресенье в одиннадцать часов.
В этот день Голубкова подстраховывал сам Степан Лукич. Вначале он проводил бывшего директора до центра города, а потом ещё с добрый час петлял следом за ним по малолюдным улочкам. Когда сгустились сумерки, директор ускорил шаг и вскоре открыл своим ключом калитку дома номер семнадцать по Старо-Кузнецкой улице. А ещё через двадцать минут невдалеке от этого дома остановился черный «опель» и вышедший из него гитлеровский офицер направился в тот же дом, куда вошел директор. Приближался комендантский час, и Самойленко поспешил домой.