Об этом не сообщалось…

Белоусов Михаил Артемьевич

– Дак не сам же… Приставили…

– Не сам, не сам… Они тебя приставили, а ты, стервец, своими-то руками народ обираешь. Гляди, Харитон, как бы тебя пуля шальная не нагнала. За такие дела – сам понимаешь…

– Ну, ты полегче. Больше бы таких обирал… Ты забыл, кто тебе осенью помогал улья хоронить?

– На спасибо надеешься? А ты не надейся. Я теперь злой до крайности.

– Что ж так?

– Покоя антихристы твои лишили. Теперь что ни ночь: у-у-у-у… Прямо напасть какая-то.

– Волки, что ли?

– Сам ты – «волки».

Моторами гудуть. Аэродром тут у них неподалеку. Так они почти каждую ночь обучение устраивают. Когда погудут – и убираются подальше, а когда – всю ночь прямо над головой. Учат своих с неба прыгать. Один бандюга мне прямо на камору свалился. Я обмер со страху, а он, подлец, по-нашему зубы скалит: мол, пожрать, дед, не найдется? Смолы ему горячей на том свете…

– И часто, говоришь, прыгают?

– Да, почитай, каждое воскресенье, а то и в субботу, заразы на них нет, проклятущих.

Подозрения Харитона Карповича ещё больше усилились после того, как на узком проселке его обогнала знакомая легковушка – на этом «опеле» ездил только хозяин «трикотажной» команды подполковник Мильке. Поэтому, выехав на тракт, Харитон Карпович повернул свою лошаденку в противоположную от Полтавы сторону и на следующий день был уже в Гадячском лесу. Знакомый связник привел Плаксюка в полуразвалившуюся сторожку лесного обходчика, и вскоре сюда же приехал командир местных партизан Григорий Беспалько.

Харитон Карпович рассказал обо всем увиденном и услышанном и подытожил, что неплохо было бы одним махом накрыть летающих птичек – самолеты попалить, охрану уничтожить, а тех, залетных, в спокойной лесной обстановочке аккуратно допросить: куда собирались лететь и что делать?

– Тут выгода двойная, – убеждал он командира. – Во-первых, фашистам дулю с маком покажем, а во-вторых – все сведения из этих подлецов вытрусим сами, не нужно будет нашим чекистам за этой сволочью по лесам да по оврагам на той стороне гоняться – у них и без того работы по горло.

Но Беспалько все же решил запросить по радио «Дон» и к утру получил «добро».

Операцию решено было провести в ближайшее воскресенье. Беспалько разделил отряд на три группы, и каждая получила свою боевую задачу. Несмотря на горячие мольбы Харитона Карповича оставить и его в отряде и дать хоть разок пальнуть по этим гадам, Беспалько выделил двух дюжих хлопцев в провожатые и те кратчайшим путем вывели Плаксюка на дорогу. Обидевшись на партизан, он даже не попрощался с ними и, без нужды нахлестывая лошадь, покатил к своему гебитскомиссару.

Когда Беспалько с отрядом вышел в район абверовского аэродрома, ему стало ясно, что весь план операции придется менять. Кругом, сколько глаз хватает, безлесная степь. В единственной, тянущейся на много километров ещё невысокой посадке обосновались гитлеровцы – в редком кустарнике здесь партизанские разведчики насчитали четыре разборных ангара. Охраняли аэродром эсэсовцы – не меньше взвода, да ещё и с собаками. О том, чтобы брать их в лоб, и речи не могло быть.

Прошел день, другой, а нужного решения всё не было. И словно дразня партизан, ревели по ночам моторы, далеко вокруг разносился над заснеженными полями отрывистый лай овчарок.

Найти выход из положения помог трагический случай, свидетелем которого стал партизанский дозор.

За ночь выпало много снега, и по занесенному проселку с трудом передвигались розвальни с громадной копной соломы. Правил лошадью парнишка лет четырнадцати. Когда сзади раздались настойчивые сигналы гитлеровского вездехода – охрана, видимо, направилась в село за провизией, – парнишка растерялся и его тяжелые сани занесло поперек дороги. Он изо всех силенок дергал веревочные вожжи. Лошадь забилась в оглоблях, и сани завалились набок. Испуганный мальчик побежал в степь, падая и вспарывая на ходу снежную целину. Закаменевшие партизаны видели, как дрогнул ствол укрепленного на кабине вездехода пулемета… Ударила короткая очередь – мальчонка упал и больше не поднялся.

Нечеловеческим усилием воли удержали партизаны задубевшие свои пальцы на спусковых крючках.

Но открыть огонь – значит сорвать всю операцию, подвергнуть риску сотни человеческих жизней.

Слушая немногословный доклад своих разведчиков, Беспалько видел слезы в глазах этих давно разучившихся плакать людей. Он видел самодельные носилки и прикрытое кожушком щуплое тельце мальчика. Командир понимал, что товарищи ждут его слова, и, проглотив подкативший к горлу ком, он хриплым голосом приказал раздобыть к вечеру трое саней и загрузить их сеном. А четырем своим разведчикам поставил особую задачу. С двумя ручными пулеметами они в маскхалатах ползком по снегу должны подобраться, держась против ветра, к самым ангарам и ждать сигнала.

…Две крытые машины из абверкоманды прибыли в субботу на аэродром ещё засветло. Мороз пробирал до костей, и одетые не по сезону будущие диверсанты приплясывали на скрипучем снегу. Тут же на краю посадки им прилаживали парашюты, и горбатые фигуры сновали в сумерках между стволами деревьев, как привидения.

Потянулись томительные часы ожидания. Зарывшиеся с головой в снег разведчики уже не ощущали его иголочных уколов. Одной мыслью, одной заботой их было – уберечь руки, не дать застыть смазке в затворах.

Вот уже возвратились назад самолеты, шоферы с грузовиков прогревают моторы. А минуты тянутся неумолимо долго. Кажется, и время застыло в ночном морозном мареве. Наконец все парашютисты в сборе. Вот они расселись по машинам. Команда – и грузовики тронулись в город. Где же сигнал?

А в это время километрах в трех от аэродрома Беспалько давал последние указания своим бойцам. В санях под сеном спрятались пулеметчики, а несколько человек с автоматами и гранатами заняли места в придорожных сугробах, с ними залег в снегу и командир.