Об этом не сообщалось…
Шрифт:
Показания – вещь очень ценная. Но в данном случае живой Эрвин Штибе был просто незаменим. И снова Яровенко отправился в путь. Теперь уже на восток. А спустя некоторое время в расположении управления тыла нашего фронта состоялась встреча унтера с Раисой Лаврентьевной. Они столкнулись нос к носу при выходе из столовой, узнали друг друга и поздоровались. Раиса Лаврентьевна сделала знак Штибе и быстро завернула за угол. Но здесь её уже ждал… майор Яровенко.
Брагина Раиса Лаврентьевна оказалась Боровской Руфимой Лазаревной, уроженкой Одессы. Там она окончила гимназию и двухгодичные курсы стенографии со знанием немецкого языка. Потом переехала в Киев и стала здесь любовницей одного из сотрудников германского консульства, с которым в двадцатых
Возражений со стороны Боровской не было. После нескольких обстоятельных бесед Фурман вручил ей паспорт на имя Брагиной Ревекки (Раисы) Лаврентьевны, выдал 500 рублей и отправил в Мерефу на квартиру к Котько, обязав познакомиться там с советским подполковником Малаховым, войти к нему в доверие, а лучше стать его женой и склонить к выходу в расположение советских войск на харьковском направлении. Оказавшись на стороне Красной Армии, она должна была использовать служебное положение мужа для устройства машинисткой в какой-либо крупный штаб. Если же таких возможностей у Малахова не окажется, то самой явиться в военкомат и, как «жене погибшего летчика», предложить свои услуги для службы в Красной Армии, где обязательно заслужить доверие высокого командования. Достигнув этой цели, Боровской вменялось в обязанность быть в курсе жизни и дел командования. Ничего не записывать, а только запоминать. За сведениями к ней будет приходить курьер с паролем. Чтобы иметь возможность в любой день встретить его, она должна проживать на частной квартире и ходить на работу и с работы одна.
Для убеждения Малахова, что она является женой погибшего летчика, Фурман рекомендовал ей в пути до Мерефы познакомиться с двумя-тремя женщинами, уходящими на восток, и рассказать им свою легенду.
Боровская показала, что войти в доверие к Малахову ей особого труда не потребовалось. Но склонить «этого труса» к переходу линии фронта так и не удалось.
Чтобы у читателя не сложилось мнения о даже косвенной причастности Малахова к разоблачению шпионки, отмечу, что люди такого пошиба в тот период представляли для гитлеровской разведки большой интерес. Любой моральный изъян, любое проявление соглашательства брались на вооружение врагом. Тактика абвера заключалась в том, что, не надеясь на открытое предательство наших военнослужащих, он использовал их втемную, делал ставку на те душевные и моральные качества, о которых сами люди предпочитали умалчивать.
Честно и мужественно поступил Малахов, отвергнув покровительство Гудериана. Однако не смог проявить стойкость до конца. Результат этого уже известен…
Но в тот период войны в нашей практике были случаи и посложнее, когда чекисту приходилось свои личные добрые чувства к человеку, стоически выносившему все тяготы суровой войны, ставить под сомнение.
Однажды оперработник майор Ключников доложил автору этой книги о фактах, компрометирующих одного из старших офицеров 40-й армии. Назовем его полковником Гавриным.
Военная судьба свела меня с ним ещё ранней осенью 1941 г. Тогда он занимал ответственный пост в штабе другой армии, входившей в состав Юго-Западного фронта. Жестоко обошлась судьба с этим человеком – бывшим прапорщиком старой русской армии. Жена и сестра Гаврина погибли во время эвакуации. Единственный сын, студент второго курса Всесоюзного государственного института кинематографии, ушел в московское ополчение и тоже погиб.
С сына всё и началось. Примерна за год до войны во время вступительных экзаменов во ВГИК он встретился с Ритой Тараскевич из Белоруссии. Он поступил, она – нет. Но молодые люди полюбили друг друга. Целый год переписывались, дважды Рита приезжала в Москву, познакомилась с родителями жениха. Вопрос о свадьбе был решен. Но началась война. И обстановка сложилась так, что армия, в штабе которой служил полковник Гаврин. отступала через белорусский городок, в котором жили Тараскевичи. Эвакуироваться они не могли, так как мать только что перенесла инсульт. Родители упросили полковника спасти хоть дочь.
В свои двадцать лет Маргарита не имела никакой специальности, и её определили на работу в столовую начсостава штаба армии. Как выяснилось потом, «будущей кинозвезде» это не очень нравилось, но полковнику она об этом так и не успела сказать. Шли тяжелейшие месяцы войны. Армия уже находилась на территории Курской области, когда пришло извещение о гибели Гаврина-младшего. Но это страшное известие для отца не стало горем для пустой, самовлюбленной девчонки. У неё начала вызревать мысль о предательстве Родины.
Всю зиму 1941/42 г. армия, в которой воевал Гаврин, вела тяжелые бои на обояньском направлении, а в марте полковника назначили с повышением в штаб соседней 40-й армии. Вскоре сюда, в столовую, по его просьбе была переведена и Тараскевич. Полковника можно было понять. Для него Маргарита была единственным напоминанием о самом близком человеке.
Но Тараскевич уже созрела для предательства. В конце июня 1942 г. она решила «задержаться» в оставляемом нашими войсками городе, создав перед хозяйкой квартиры видимость, что опоздала к отходу штабных автомашин. Так Маргарита Тараскевич оказалась на территории, оккупированной фашистами. Когда их линейные части продвинулись на восток и в городе остался лишь небольшой гарнизон, а затем стали организовываться органы власти «нового порядка», явилась в бургомистрат и предложила создать в городе театр. Её предложение одобрили, но для окончательного решения этого вопроса направили в СД. После разговора здесь она попала к абверовскому офицеру, которого очень заинтересовал рассказ Маргариты о её работе в столовой штаба 40-й армии и о её близком знакомстве с полковником Гавриным.
Вскоре несостоявшаяся артистка начала выступать в сумском театре-балагане для немецких офицеров. Она сразу же попала в поле зрения наших зафронтовых товарищей.
Вот примерно всё, о чем доложил мне в рапорте военный чекист майор Ключников. Но пока мы размышляли, как бы поделикатней побеседовать на интересующую нас тему с полковником Гавриным, он сам позвонил в отдел контрразведки «Смерш» армии и сообщил, что Тараскевич «удалось прорваться» через линию фронта. В тот же день с ним состоялся доверительный разговор. Подробности его опустим.
Мы могли арестовать Тараскевич, но решили пока этого не делать. Её допустили к работе в столовой армейского госпиталя. Вскоре нам стало известно о том, что, направляя шпионку на нашу сторону, абверовцы дали ей задание: обязательно возвратиться на свою «старую работу» в столовую штаба, используя для этого знакомство с полковником Гавриным.
В результате тщательного наблюдения за ней через несколько дней удалось установить, что в каждые понедельник и среду с 17 до 17 час. 30 мин. она появляется у здания почты города, в котором располагался штаб. Сюда в один из майских дней 1943 г. к ней пожаловал связник. Обменявшись паролями, они побеседовали минут пять и разошлись. Связник был задержан. Им оказался некий Блицкерн.
Анализируя линию поведения абверовцев, и особенно явный риск с направлением Тараскевич к Гаврину, а потом к ней своего курьера, мы были в некотором недоумении. Что это? Непродуманность, опрометчивость или стремление нашего противника завязать с нами игру? Но вскоре мы убедились, что к этому его принудила сложившаяся обстановка на фронте.
Летом 1943 г. гитлеровскому генералитету безотлагательно нужны были данные о планах нашего командования. Не исключали мы и влияния прусской надменности – пренебрежение к «нечеловекам», вера в то, что другие глупее их и что всё должно вершиться так, как было задумано в «Абверкоманде-101». Но это пренебрежение вновь привело их к провалу.