Обагренная Русь
Шрифт:
— Воля твоя, боярин, — смиренно отвечал Кощей. — Но послушай моего совета: не пей ты медов — от них лишь на время легчает, а хворь твоя нынче только силу взяла, гнездится же в тебе не первый год, и ты ей — главный пособник.
— Что же, выходит по-твоему, лечец, должен жить я отныне в затворе, яко монах? Да честные новгородцы только смеяться надо мною станут: какой же я посадник, коли и чару доброго вина выпить мне невмоготу!
— Сколь уж мужей спровадило питие в мир иной, и ты туда же, — горячо возразил Кощей, смело глядя в глаза Мирошки.
—
— Скорбен ты, но в невоздержанности своей упрям, — покачал головой Кощей.— Почто тогда меня звал? Почто оторвал от хворых, коих и так в Новгороде великое множество?..
— Экой ты, лечец, жалостливый, — усмехнулся боярин. — Смекаешь ли, с кем меня сравнил? Убогих да сирых ставишь в один ряд с посадником.
— Все мы боговы, — сказал Кощей, гнетя невольно восстающее в нем раздражение против Нездинича. — Кто же о сирых позаботится, коли и так отринуты они от мира сего, всеми гонимы и презираемы? Одна и та же хворь поражает нищего и князя. Так не нами заведено, а нам завещано любить ближнего...
— Ой ли? — прищурился боярин. — Сдается мне, что не из одной токмо любви к ближнему привечаешь ты бездомных в своей избе. Чай, и сам от них покорыстоваться не прочь. Ране говорить не хотел — теперь скажу. Берегись, Кощей, навлечешь ты на себя беду великую. Приходили ко мне с жалобою: не токмо-де лечишь ты сирых, но и свою имеешь от них выгоду.
— Какую же выгоду-то, боярин? — удивился Кощей, — У них и ногаты нет за душой, одни токмо отрепья.
— И верно, отрепья их тебе ни к чему. А под от
репьем?.. Что побледнел, лечец; никак, уличил я тебя?
Нездинич приподнялся на локте и в упор разглядывал Кощея.
Тот и впрямь растерялся, но быстро взял себя в руки. Выдержал взгляд боярина, не опускал глаз.
— То-то, лечец, — сказал посадник и снова откинулся на подушке. — Я тебе за свое исцеление грех твой великий прощу. Но не вздумай меня впредь благости поучать.
С тревожными мыслями возвращался Кощей от посадника. Нездинич не из тех, что бросают слова на ветер. Угроза его не пуста. И лечец хорошо понял, что кроется за его намеками.
Великого Галена изучал Кощей, но, будучи пытлив и любознателен, сам пошел еще дальше своего учителя.
Гален вскрывал животных, изучал их внутреннее строение — Кощей вскрывал трупы людей, тех самых убогих и нищих, которых не мог исцелить от недугов. Некому было оплакивать их, некому было предавать земле. Соблазн был слишком велик, Кощей всеми силами противился ему и все-таки не устоял.
Случилось это не так давно, когда скончался у него в пятистенке калика, подобранный им на торгу в беспамятстве. У калики было синее от страдания лицо и сильно вздувшийся живот. Когда удалось привести его в чувство, любое прикосновение к животу вызывало у него страшные боли. Кощей применил все известные ему средства, но боли не стихали, и пронзительные крики больного приводили его в отчаяние.
Благо, не очень долго маялся калика. Он умер на третий день, и лицо его даже после смерти
Кощей, как и положено, обмыл труп и хотел уже наряжать его в рубаху и класть в колоду, чтобы схоронить честь по чести, но задумался, присел на лавку и долго сидел так, не шевелясь, не решаясь свершить то, на что в мыслях своих давно уже решился.
Время шло, солнце прощальным светом посеребрило шеломы Софии и скрылось за детинцем, в избе стало темно. Кощей встал, на цыпочках, словно боясь вспугнуть спящего, подошел к одному, к другому окну, старательно заволокнул их, запалил свечи и вернулся к столу, на котором лежало бездыханное тело калики.
Лечец продолжительно и пристально вглядывался в лицо покойника, потом пальцы его быстро пробежали
по его телу, ощупали затвердевшие мускулы, привычно коснулись суставов и ребер. С каждым движением они становились все увереннее, робость исчезла, но внутренняя дрожь, охватившая в самом начале Кощея, сделалась еще сильнее: он стоял перед тайной, за которую не шагнул еще ни один человек до него...
— С богом, — подбодрил он себя и сделал первый надрез — от горла покойника до самого паха...
Все страхи и все предосторожности забыл Кощей. Он словно вошел в неведомую страну, где все было внове: тонкие сосуды, как ручейки, пронзали внутренности, в крепкие клубки сплетались сухожилия. Так, шаг за шагом, он добрался до тоненького гноящегося отростка, который, как понял лечец, и был причиной страдания калики.
«И вот такая малость, — печально рассуждал Кощей, — сломила могучее вместилище духа. Неужто беспомощен человек, познавший все сущие на земле языки, возводящий до небес свои белокаменные храмы, мыслью вознесшийся к богу, пред ничтожным недугом, точащим, яко червь, его плоть?!»
Так, может не только целебная травка, но и нож способен принести спасение?
Обессиленно откинулся Кощей — сердце упруго стучало в ребра. А ведь только что точно такое же, но безжизненное сердце он держал в своих руках!
В окружающей Кощея жизни все выстраивалось во взаимной зависимости: сверху был князь, его волю вершили думцы, дружина, тиуны. Жизнь простца могла быть пресечена мечом стоящего над ним боярина, самого боярина мог покарать князь.
Невольно то же единство переносил Кощей и на природу человеческого тела. Однако, чем больше думал он, тем глубже убеждался: привычная взаимосвязь безжалостно рушилась, не было силы, которая могла отсекать и властвовать, тем самым как бы сохраняя себя саму.
Или привычное равновесие, которое от открыл для себя в этом мире, тоже мнимое? Разве не кончали скорбно свой путь и князья и бояре, когда разгневанные творимой ими несправедливостью людины шли и рушили их палаты и терема? И нет никакого порядка, а есть только сила сильного, и стройность — лишь детище страшащегося хаоса разума?..
Нет, не все знал Нездинич, лишь маленькую толику тайны сумел он приоткрыть для себя, но и ее было достаточно, чтобы бросить оскверняющего трупы Кощея во власть ослепленной ненавистью толпы.