Обагренная Русь
Шрифт:
Вторым на примете был у него старый Славн, но это после, доберется он еще и до Славна — лишь бы в самом начале не оплошать. И еще были у боярина задумки, но покуда хранил он их за семью печатями.
Ростислав добродушно посмеялся над боярином:
— Ну на что тебе Стонег? Пущай возвращается в свой Триполь.
— Не все знаешь ты, княже, — заученную речь свою
высказал Чурыня. — Сеть хитро сплетена, и Стонег в ней не самая последняя ниточка.
Не столь красноречив был Славн, а у хитровцев
Насторожился Ростислав, как и рассчитывал боярин, самую суть схватил:
— Про какую обмолвился ты сеть, почто Стонег в ней не последняя ниточка?
И снова заученно (все продумал боярин) стал мяться и увиливать от прямого ответа Чурыня.
От нетерпения Ростислав даже топнул ногой:
— Слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Покуда всего не скажешь мне, я тебя отсюдова не отпущу.
— Дозволь, княже, прежде как скажу, проведать Стонега, — взмолился Чурыня. — Догадка у меня есть, а хорошего человека долго ли оклеветать? Чай, на себе испытал.
«Хорошо, что не послушался я Славна, — подумал Ростислав. — Чурыня-то мне еще как сгодится!» И еще понравилось ему, что не ссылался боярин на прежние свои заслуги, а ведь он, как и Славн, стоял когда-то у Ростиславовой колыбели, сватом ездил ко Всеволоду, когда брал молодой князь в жены себе Верхославу.
— Что ж, — сказал князь милостиво, — ступай ко Стонегу. Но не закончен наш разговор, помни.
— Уж и как только благодарить тебя, княже! — воскликнул обрадованный Чурыня. — Не пожалеешь ты, что положился на меня. А я для тебя тако ли расстараюсь!..
«Что это с князем стряслось? — удивился боярин, шагая вслед за стражником через двор к порубу. — Ежели так и дале пойдет, то и вторая моя задумка нынче же осуществится».
— Вниз сойдешь, боярин, — спросил стражник, — али сюды вызволить узника?
Из дыры, где сидел Стонег, густо тянуло затхлостью и зловонием.
— Сюды, сюды, — морщась от отвращения, нетерпеливо сказал Чурыня.
Стражник привычно откинул дверцу в полу и спустил деревянную лестницу.
— Эй, Стонег! — крикнул он в темноту. — Подымайся-ко — гости к тебе пожаловали.
Из дыры послышалось ворчание, лестница дрогнула, показалась взъерошенная голова воеводы.
Не сразу узнал его Чурыня: в яме изменился Стонег — борода не чесана, глаза на почерневшем лице ввалились и потухли.
— Батюшки! — всплеснул боярин руками. Это от сердца вырвалось, этого не предусмотрел Чурыня заранее. — Будь здрав, воевода, — сказал он Стонегу и взглядом велел стражнику выйти за дверь.
Стонег обессиленно опустился на лавку. Дурно пахло от него, но Чурыня, помня свое, виду не подал, не отодвинулся от него, заговорил с сочувствием:
— Чай, не у бабы на перине в порубе-то?
—
— Чай, на волю хочется?
— Кому ж не хочется-то? Охота смертная, да участь горькая...
— Сам во всем виноват.
— Сам ли, не сам ли, а только всё на меня. Пытали меня гридни, упаси бог — света белого не взвидел.
— Я тебе наказ давал, Стонег: про меня ни-ни. За свой язык и поплатился. Я же, како видишь, здоров и цел, у князя меды пил — к тебе пришел исполнить свою угрозу. Готов ли ты, воевода?
Даже сквозь грязь, покрывавшую Стонегово лицо, проступила смертельная бледность. Повалился он с лавки на пол, обнял Чурынины колени, завопил, обливаясь слезами:
— Смилуйся, боярин! И так хлебнул я лиха — век не забуду Ростиславов поруб!..
— Недолго тебе помнить-то осталось, — жестоко усмехнулся Чурыня. — Как смахнут тебе голову, так и память долой.
— Да что же это, господи! — по-собачьи поскуливал Стонег. — Сколь жил я в Триполе, горя не знал, во всем старался угодить князьям. Рюрику верой и правдой служил, Ростислава чтил, яко отца своего, Роману не перечил...
— Остановись-ко, воевода, — вдруг перебил его Чурыня. — Слово у тебя одно нечаянно вылетело, а я его и подхватил.
— Како слово? — поднял к нему мокрое от слез лицо Стонег. — Ишшо что надумал, боярин?
— А вот и не надумал, просто слово поймал. Теперь подумаю, куды его употребить.
У Стонега мелко застучали зубы.
— Боишься? — улыбнулся Чурыня.
— Боюсь, — признался Стонег.
— А как придут голову сечь, еще страшнее будет...
— Еще страшнее, — кивнул Стонег.
— Помирать-то кому охота?
— Ой, вынул ты из меня душу, боярин! — снова принялся вопить и поскуливать Стонег.
— Погоди-ко, — поморщился Чурыня. — Дай думу додумать. Шел я сюды — хотел твоей погибели, а пришел да поглядел на тебя — так сердце у меня и сжалось. И слово, что вылетело из твоих уст, меня надоумило: не желаю я боле твоей погибели, Стонег, а хощу с тобою вместе погубить моего и Ростиславова врага.
— Куды уж мне! — отшатнулся Стонег, догадываясь, что новые козни Чурыни не сулят ему облегчения. Таков уж боярин, что слова просто не вымолвит, а все с заковыкой.
— Ослобони ты меня, Чурыня. А я тебе буду вечный должник.
— Ослобоню, — уверенно кивнул боярин. — Да вот только должок нынче же платить будешь.
— Да како я тебе заплачу, коли пребываю в узилище?
— Не злато мне твое надобно и не серебро. Я слово твое услышать хощу, — задумчиво проговорил Чурыня, не спуская со Стонега пристальных глаз. — Обмолвился ты давеча, что угождал Роману, как был он у тебя в Триполе...
— Да как же князю не угодить! — вскинул голову Стонег.