Обагренная Русь

Зорин Эдуард Павлович

Рассказ караван-баши встревожил Негубку. Услышав о грозящей им опасности, Митяй испугался:

— Зря поехали мы с тангутами. Лучше бы вернулись домой.

— Об этом и думать не смей, — оборвал его Негубка. — Али по нашей земле ходили мы без опасностей?

— Там все свое. А отсюдова, случись беда, не выбраться нипочем. Истлеют наши косточки на чужбине — никто и не поведает о том, как сложили мы свои головы...

Но бог миловал купцов. Еще несколько дней прошло — и стали забываться страхи.

— Ну, теперь уж недалеко, — приободрился

караван-баши.

Перевалили через горы, снова вышли в степной простор.

— Вот и наша земля! — радовались купцы, да недолго. К вечеру показались на горизонте незнакомые всадники.

Воины растерянно заметались, обнажили кривые мечи, бестолково пускали в воздух стрелы. Неразборчиво закричали по-своему.

Негубка вытащил из-под тюка с мехами припасенный еще во Владимире острый боевой топор.

Неизвестные всадники приближались на рысях. Кони в мыле, из-под копыт — пыль столбом. Сшиблись со стражей, смяли — уцелевшие тангуты бросились в степь.

Словно кровавый вихрь промчался вдоль каравана. Двое монголов насели на Негубку с Митяем. Купец с трудом отбивался от них топором, Митяй размахивал мечом, нехорошо ругался. Вдруг потемнело в глазах — тугая петля перехватила ему горло...

Очнулся он от холода. В ночи перекликались люди, горели костры. Рядом застонал и пошевелился Негубка.

— Жив, дядько?

— Жив...

Лежали молча, ждали, что будет дальше. В высоком небе медленно передвигались звезды, в траве звонко стрекотали кузнечики.

Подошел низкорослый, взмахнул зажатой в руке плетью, прокричал что-то непонятное. Негубка понял его по жесту, с трудом встал на ноги, Митяй тоже поднялся.

Долго петляли между костров, всматривались в озаренные пламенем узкоглазые лица. Остановились перед высоким шатром. За откинутым пологом горел тусклый свет, доносились голоса людей. Монгол подтолкнул их вперед, тьма расступилась. Посреди шатра — просторный ковер, по краю его сидят, поджав под себя ноги, воины, прямо перед входом на возвышении — бородатый человек в расстегнутом на груди халате, лицо сморщенное, сухое, губы сжаты, полуприкрыты глаза.

Приведший их в шатер монгол гортанно вскрикнул и стал стегать плетью по спинам. Негубка с Митяем поняли, опустились на колени.

— Чингисхан, Чингисхан, — прошелестело вокруг.

Поднялся один из воинов и, поклонившись хану, обратился к пленникам на тюркском языке:

— У вас светлые бороды и голубые глаза. Вы не похожи на всех, кого мы встречали до сих пор. Хан милостив, он дарует вам жизнь. Но скажите, кто вы?

Негубка понял его, но говорил с трудом:

— Мы русские и идем с товарами в Чжунсин.

— Чжунсин падет к стопам покорителя вселенной. — сказал воин строго и покосился на хана. Тот пожевал губами, что-то невнятно выкрикнул.

— Великий Чингисхан спрашивает вас, — перевел воин, — что это за племя — русские — и почему он до сих пор ничего о них не слышал?

— Мы живем далеко, очень далеко, — объяснил Негубка.

Чингисхан спрашивал, Негубка отвечал, воин едва успевал переводить:

— Что значит — далеко?

— Мы шли сюда целых два года.

— И велик ваш народ?

— Очень велик. А живет он в лесах от Варяжского до Русского моря.

Чингисхан улыбнулся, в глазах его засветилось лукавство:

— Разве два года пути так уж и далеко?

— Далеко, великий хан, — отвечал Негубка. — И не всякий отваживается пуститься в такую дорогу.

— Но ты же отважился?

Негубка молчал.

— Значит, ты храбрый человек?

— Всякий русский храбр, — с достоинством ответил Негубка и прямо взглянул в глаза Чингисхана.

— Хорошо, — сказал Чингисхан, — я не причиню вам зла. Ступайте к себе на родину и расскажите обо всем, что видели. Велико Тангутское царство, но я покорю его. Мои бесстрашные тумены пройдут по всей земле. И не так уж много минует лун, как познают силу моего оружия и в ваших пределах...

Словно страшный сон это был. Потрясенные, Негубка с Митяем вышли из шатра.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Ох, и живуч был род Михаила Степановича! На что совсем уж было зачах он после того, как сел на отцово место Димитрий, — Мирошкиничи-то давние их были враги. Так нет же — воспрял.

Новый посадник Твердислав весь был в своего батюшку: так же настырен и изворотлив.

Пораскинув мозгами да пооглядевшись вокруг, понял он, что по батюшкиной стезе ему не идти. Слишком извилиста и опасна она была, едва не привела его к гибели. Твердислав решил князю Всеволоду ни в чем не перечить, с боярами против него не замышлять, а жить себе поживать в свое удовольствие: пить, пока пьется, плясать, пока пляшется.

К юному Святославу на Городище стал он первый ходок (после недавнего позора князь побаивался жить в городе), а еще взялся он обхаживать давнего своего знакомца Словишу, который еще при старом Якуне помогал Всеволоду утверждаться в Новгороде, а теперь после того, как отошел от дел Звездан, снова вошел в прежнюю силу. Не обходил Твердислав вниманием своим и Веселицу, разбитного дружинника, Словишиного дружка, — тот и вовсе был покладист. Однако же примечал новый посадник, что хоть и хмелен через день Веселица, а Всеволодово право блюдет строго.

А еще пустился Твердислав на поклоны к Митрофану — владыка был строг и неподкупен, но падок на лесть. Черту эту за ним Михаил Степанович не приметил — сын же его был зорчее. Даже в споры с Митрофаном пускался Твердислав. А всё для чего? А всё для того, чтобы побиту быть и после признаться владыке:

— Умен ты, отче. Зело начитан, и мне тягаться с тобою грешно.

Со Словишей вел Твердислав иные разговоры. Помнил, как не любил он Якуна.

— Эко осерчали новгородцы на Димитрия Мирошкинича, погребать не хотели, — говорил он. — Да невдомек им, что обитается на юге еще один Димитрий — тот пострашнее Мирошкинича будет...