Обаламус

Путятин Александр

Рассуждения и мечты сейчас совершенно не мешали мне дежурить. Хотя, если подумать, не такая уж это тяжёлая работа — периодически снимать показания ИВО. Жми себе и жми на клавишу каждые пятнадцать минут. Других-то дел всё равно нету… Вот уже пятый час пошёл, как наш аэродром, а с ним заодно и все соседние, «закрылся» из-за низкой облачности. За окном начинает светать, через час мое дежурство заканчивается…

Чуть слышно скрипнула входная дверь. Я обернулся. У порога стоял Дед. Его глаза быстро обшарили карты и графики, лежащие на моём рабочем столе.

— Здравия желаю, товарищ капитан.

— Как погода? — этот вопрос Сидоренко всегда задавал первым.

— Сто десять на четыре! — чётко ответил я; что означало: «нижняя граница облаков сто десять метров, видимость четыре километра, опасных явлений нет».

— Ветер? — такого вопроса я не ожидал, и перед ответом скосил глаза на журнал фактической погоды.

— Двести тридцать градусов, четыре метра в секунду.

Почему его это интересует? Ветер не сильный, практически вдоль полосы. Полетам такой помешать не может.

— А ну-ка… Бегом за мной.

Мы вышли на улицу.

— С какой скоростью движутся облака? — спросил Николай Иванович, подняв над головой руку.

— Да… Они, практически, совсем не движутся, — пожал я плечами. — На месте стоят.

Дед смотрел и ждал…

— О, чёрт! — до меня наконец-то дошло. — Значит это вовсе не низкая облачность, а средний ярус, до которого ИВО не достаёт. Но что же тогда за пакость отражает сигнал на ста десяти?

— Инверсионный слой [52] его отбивает! Вместе с аэрозольной дымкой, что под ним образовалась! — ответил Николай Иванович. — Ты же час назад зонд обрабатывал: неужели не заметил, что чуть выше, на ста двадцати метрах, линия температуры практически горизонтально лежит! А теперь вспомни школьную физику и прикинь: какой там перепад плотности получается…

52

обычно температура воздуха в нижних (до 9 км) слоях атмосферы с высотой уменьшается, поэтому слои, где она с высотой растёт, называются инверсионными

Я опустил голову. Это же надо было так лопухнуться! И что теперь? Прости-прощай мечты о самостоятельном аэродроме! Где же тогда встречать Обаламуса? Но это всё ещё когда… А сейчас-то надо срочно действовать! Я бегом вернулся в кабинет и начал быстро обзванивать все заинтересованные службы, сообщая об улучшении погоды. Через полчаса наш аэродром уже напоминал взъёрошенный сучком муравейник: все готовились к очередной лётной смене.

После того как я сдал дежурство, Николай Иванович велел задержаться. Но ругать, как ни странно, не стал…

— Сейчас много появилось разных хитрых приборов, помогающих нам в работе, — сказал он вместо этого. — И потому все стали забывать, что лучшие приборы: глаза, уши, руки. Для того чтобы безошибочно контролировать погоду, нужно самому выходить на улицу для осмотра облаков, лично засекать ориентиры видимости, своими собственными руками щупать траву на наличие росы. Приборы всегда помогут определить, сто или сто двадцать метров до нижнего края облаков. Но они легко ошибаются в ярусе или порядке величин. Всегда помни об этом, Саша! Техника сильно расширяет, и всегда будет расширять возможности человека, но она не способна заменить нас полностью! И ещё не забудь о том, что послезавтра с утра экзамен по минимуму погоды.

Он меня простил! Ура-а-а!

31

Конец осени и два первых месяца зимы пролетели незаметно. Всё это время я упорно шел к намеченной цели — самостоятельному командованию. И долгожданный момент наступил. Зелёная электричка, мерно постукавая колёсами, везла меня сейчас в город Новинск — место расположения «лёгкого» лагерного аэродрома, где две наши учебные эскадрилии со вчерашнего дня снова стали «гостями» местного полка дальнебомбардировочной авиации. Второй из лагерных аэродромов, чаще называемый «тяжёлым», располагался на окраине села, и наши коллеги были там одни-одинёшеньки. А потому именно в Новинске, где часть текущих дел по обеспечению полётов сама собой ложилась на плечи гостеприимных хозяев, лагерные наземные службы имели «облегчённый» состав.

Ехал я в компании Вячеслава Мишина, вчера назначенного бессменным начальником РСП Новинского лагеря. Слава старше меня на двенадцать лет, в недавнем прошлом военный лётчик, списан три года назад по состоянию здоровья. Мужик он компанейский, неженатый, остроумный и шебутной. Глядя на этого пышущего здоровьем атлета, мало кто мог представить, что два, а иногда и три раза в год его скручивают невыносимые боли в позвоночнике. К своей нынешней работе майор Мишин, не потерявший пока надежды когда-нибудь вернуть себе штурвал и крылья, относился с юмором. Нелётные должности в ВВС он по привычке всё ещё считал несерьёзными, а службу за пределами любимого неба едко и остроумно осмеивал.

Меня Слава интересовал не только как опытный в армейских делах товарищ, гораздо важнее была реальная возможность использовать его втёмную как второго, и кстати, главного, невольного помощника в операции «Капкан». Дело в том, что при встрече с Обаламусом, которая теперь могла произойти в любой момент, передо мной стояли две ближайшие задачи: запереть коварного инопланетянина внутри своей черепушки и добиться от него ответов на интересующие меня вопросы.

С первым пунктом плана особых проблем не предвиделось — на эту тему уже имелись достаточно правдоподобные догадки: перебрав все странности в поведении пришельца, я решил, что ни короткое, ни длинное имя Обаламуса не могли быть настоящими. Ведь если он с самого рождения обходился без тела и со своими согражданами общался телепатически, то имя должно быть другим — образным. Оно переводилось бы на наш язык чем-то вроде «летящая мысль» или «звонкая метафора»… Даже в том случае, если тело у него когда-то было, образы вроде «быстрый олень» или «огненный заяц» намного более вероятны, чем ничего не значащий набор букв, а тем более цифр! Скорее всего, выдаваемый за имя набор символов был программой беспрепятственного вывода его сознания из моей головы. Или ввода-вывода, но это — несущественно. И если догадка верна, то слово «Обаламус» — что-то вроде ключа или тестовой программы, без которой он после длительного пребывания в моем черепе не может его покинуть. Именно поэтому коварный дух и устраивал свои «именные» истерики! А потом, когда понял, что я с каждым днём всё меньше внимания обращаю на его дурацкие запреты — сбежал, не дожидаясь исполнения своего плана. Боялся, зараза космическая, что, пару раз исковеркав «имя», я ему выход заблокирую [53] .

53

предположение Серова основано на том, что мозг человека (в отличае от компьютера) — самоорганизующаяся система, а следовательно, для поддержания в рабочем состоянии канала ввода-вывода, требуется периодическое тестирование и восстановление канала. Называя Обаламуса по имени, Серов тестировал и восстанавливал канал. А укороченное или исковерканное имя сбивало настройку.

Так что, при известной сноровке и малой толике удачи, есть хорошие шансы, что мне удастся быстро и — это тоже важно — не вызывая подозрений, захлопнуть капкан. Но ведь нужно же ещё и добиться от пришельца правды! А для этого мне требовалось создать реальную угрозу жизни Обаламуса. Такую, чтобы насквозь его пробрало! То есть коварный дух должен будет понять, почувствовать, что если не расколется, я обеспечу нашу с ним совместную гибель, да — такую, что она полностью исключит для Обаламуса возможность воскрешения. И первый шаг в этом направлении я уже сделал: составил завещание, в котором в случае своей смерти ставил обязательное условие — кремацию трупа.

Сложенная вчетверо бумажка, по всем правилам заверенная нотариусом, постоянно лежала теперь в военном билете. Я не хотел умирать, но расколоть пришельца можно было лишь между молотом и наковальней. В качестве последней — к которой он будет надёжно прикован — планировалась моя голова. А на роль молота требовалось подобрать спарринг-партнёра максимально убойных габаритов. И тогда дело останется за малым: обеспечить постоянную практическую возможность подставить голову под удар его кулака. Слава в настоящее время подходил на роль молота лучше остальных. Он весил свыше ста килограммов, слыл неплохим рукопашником и периодически появлялся в спортзале с перчатками на руках. Но имелось у этой кандидатуры и два существенных недостатка. Во-первых, Мишин был старше меня по званию, а потому имел возможность отклонить предложение поработать в полный контакт, а во-вторых и в-главных, его в любой момент мог скрутить очередной приступ радикулита…