Обделенные душой
Шрифт:
— Ты знаешь, что они произошли от динозавров? — спрашивает Лев.
Коннор глубоко вдыхает, только в этот момент замечая, что, оказывается, почти не дышал — частично от боли, частично от потрясения. Показывает Леву ссадину:
— Как по мне, так они ими и остались. Эта тварь пыталась меня расплести.
Лев морщится.
— Ты в порядке?
— Жить буду. — Коннор стаскивает свою ветровку, и Лев помогает туго закрутить её вокруг туловища наподобие импровизированного жгута.
Они оглядываются на свой автомобиль — такое впечатление, будто его
— М-да... — произносит Лев. — Хотя ты всё равно собирался бросить драндулет через день-два, так ведь?
— Бросить-то бросить, но не в придорожной же канаве...
Официантка в закусочной, добрая душа, отдала им свой автомобиль, сказав, что заявит об угоне не раньше, чем через несколько дней. Коннору остаётся лишь надеяться, что их спасительница будет довольна выплаченной страховкой.
По шоссе несутся машины. Разбитый автомобиль лежит далеко от дороги, и если специально не присматриваться, заметить его сложно. Но есть люди, у которых работа такая — специально присматриваться.
Какая-то машина проезжает мимо, затем притормаживает, разворачивается через травяную разделительную полосу. В лучах фар встречного автомобиля, становится видна её окраска — чёрно-белая. Это патрульный автомобиль дорожной полиции. Может, офицер заметил только страусов, а может, и самих ребят; как бы там ни было, особого выбора у наших друзей не остаётся.
— Бежим! — командует Коннор.
— Он нас увидит!
— Только если высветит прожектором. Бежим!
Патрульный останавливается на обочине, и Лев больше не возражает. Он разворачивается, чтобы бежать, но Коннор хватает его за руку:
— Не туда! Сюда!
— К страусам?
— А то куда же ещё!
Луч прожектора подбирается ближе к ним, но упирается в одну из птичек, направляющихся к шоссе. Коннор с Левом бросаются к пролому в ограде. Страусы в панике мельтешат вокруг, полицейский в растерянности, куда направить луч своего прожектора.
— В дырку? Ты рехнулся? — пыхтит Лев.
— Если мы побежим вдоль ограды, нас поймают. Мы должны исчезнуть. А сделать это мы можем только там!
Оба парня одновременно протискиваются через брешь в ограде, и вот опять, как и множество раз прежде, Коннор бежит наугад во мрак.
«В прошлом году я потеряла мужа, с которым прожила тридцать пять лет. Его убил грабитель, проникший в дом через окно. Муж попытался противостоять ему, и грабитель застрелил его. Я понимаю, что мужа не вернуть; однако сейчас обсуждается законопроект, согласно которому преступники должны будут платить высокую цену за свои деяния, воздавая плотью за плоть.
Легализуя расплетение преступников, мы не только улучшаем условия жизни в переполненных тюрьмах — мы пополняем запасы жизненно необходимых трансплантатов. Вдобавок Закон о телесной компенсации предусматривает, что определённый процент от продажи органов пойдёт напрямую жертвам насилия и их семьям.
Голосуйте за Поправку 73! Пока мы едины, раздробленным преступникам не победить!
— Спонсор: Национальное сообщество жертв насилия в поддержку Закона о телесной компенсации.
Им нельзя оставаться на страусовой ферме. В усадьбе зажглись огни — наверняка хозяина проинформировали о творящемся на интерстейте, и скоро вся округа будет кишеть работниками фермы и полицейскими, пытающимися собрать разбежавшихся пернатых.
Пройдя с полмили по грунтовке, друзья натыкаются на брошенный трейлер. Внутри топчан с матрасом, но таким заплесневелым, что ребята предпочитают спать на полу.
Несмотря на всё пережитое, Коннор засыпает в считанные минуты. Ему снятся Риса, которую он не видел уже много месяцев и, может быть, не увидит больше никогда, и бойня на кладбище самолётов. Операция властей превратила это место в пустыню. В сновидении Коннор пробует множество тактик, чтобы спасти от юнокопов сотни детей, находящихся на его попечении. Все попытки кончаются провалом. Результат всё время один — детей либо убивают, либо складывают штабелями в грузовики и везут в заготовительные лагеря. Даже во сне Коннор понимает тщету своих усилий.
Когда он просыпается, уже утро. Лева нет. Грудь Коннора ноет при каждом вздохе. Он ослабляет жгут. Кровотечение остановилось, но рана красная и всё такая же воспалённая. Коннор снова затягивает свой импровизированный жгут — пока не найдёт что-нибудь более подходящее на замену окровавленной ветровке.
Лева он находит снаружи — тот обозревает окрестности. Да, тут есть на что посмотреть. Строение, которое они приняли в темноте за одинокий брошенный трейлер, возвышается посреди огромной свалки металлолома. Вокруг громоздятся ржавые автомобили, поломанные бытовые приборы, даже школьный автобус — такой старый, что непонятно, какого он, собственно, цвета, и без единого целого стекла.
— И ведь подумать только — какой-то бедолага здесь жил... — раздумывает вслух Лев.
Коннор окидывает взглядом свалку, и у него колет в груди. Уж больно знакомая картина.
— Я сам больше года жил на свалке самолётов, — напоминает он Леву. — Любой может оказаться в заднице.
— Ты жил на кладбище, а не на свалке, — поправляет Лев.
— Да какая разница!
— Кладбище — это благородная кончина. А здесь... просто помойка для железяк.
Коннор опускает глаза и пинает ржавую консервную банку.
— В нашей кончине на Кладбище не было ничего благородного.
— Может, хватит? — говорит Лев. — Сколько можно себя жалеть? Надоело.
Но жалость к себе тут ни при чём, и Лев наверняка прекрасно отдаёт себе в этом отчёт. Коннор скорбит по утраченным детям. Из семисот его подопечных более трёх десятков погибли, а около четырёхсот отправились в лагеря на расплетение. Возможно, такую беду никому не было бы под силу предотвратить; но так вышло, что она стряслась во время службы Коннора, и теперь именно ему нести бремя вины за случившееся.