Обэриутские сочинения. Том 2

Бахтерев Игорь Владимирович

– Пардон, минуточку, скоро продолжим.

Далее: НЕОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ДОБАВЛЕНИЕ

Проспект полнел.Трубой гудел…Такой плыла картина,приказом властелина.– Я жить хочу, волну распив сначала,у самого причала, —природы шум она перекричала.В ответ Петров кружился,прохожих задевал.– Сегодня я женился, —небу полноводному рыбак сказал.К утру им было не унять утехпрятных положений,тех уморительных движений.– Мне, старику-молодцуи девочке подростку,чтоб снова разойтись,услышав словневнятный слог:кики реку!да кук ри кок!

Все вы знаете про тот подвал незванный го-хо-го, то ли ещё как. Знаете ли, чем заполнен их кухонный чан, который на плите? А я знаю – слезами.

Сам не разберусь, откуда у гостей столько жалости. Тем более ничего дурного не случилось. Сами видели. А что произойдёт дальше, никто не знает. И зачем только стараньями Господа произведено такое множество горемык? Взглянули бы на вельможного пана. Глаза у этого Кубельчика будто семафорные огни. Здесь все рыдают, кроме, конечно, Бейнбойнало. Этот постоянный притворщик убедил других, будто ушёл за булками, а сам продолжает изображать, что его никогда не было. Кого-кого, меня не проведёшь. Вот и теперь в перерыве, шуме и криках, я отчётливо слышу:

– Игн буль куль. ч.ч.

Далее: ВЕЧЕРНИЙ ПСАЛОМ

Тогда из подворотни вышли две старухи.Их внешний вид был длинный-длинный.В потьмах скрипели их сухие рукиОни шарманку пристально вертелиИ груди тощие вздымая непосильно(вот приманка!)слова язвительные пели под шарманку– Ох вам и трудно, ох и больноОх, и труднопо жёсткой улице ступать.Над сединой волостут фонарей мерцаньено нету света в мокрой вышинено нету света в мокрой вышине.Уж лучше травки нюхать в полеони дождя приняли запахблагоухание болот,благоухание болот.Брусники скромную печальПознать в уединеньи рта.А сучьев скрученных изгибыприблизитьи уснуть-уснутьсреди дремучих пнейв глуши кустов дремучих:дней сыпучих,фей липучих…Смотрите в глубину полянвооружённым взглядомтуда где детство бродит между кочекс плетёною кошёлкой у локтя.Там форм спокойствие,там сельский шопоткоровьих дум напоминает трезвостьи вдохновенье шавки на мостуи нежность рыбки под мостом.

Дотянув последнюю ноту, старухи заговорили с таким видом, будто были обыкновенные колпинские соседки в очереди за протухшей кашей.

Далее: НАПУТСТВИЕ

То дзин, то дзень,то час речейс ватагой римских ягерейсанкт петербургских битюговтаков сияющий Петровв рубахе неопрятной.Летит как дым,как трёхэтажный дом.с пахмелья неприятный.Гляди каков?Тут гул смолкает,тает над Невой ночной,ветры адмиралтейский шпиль качают,а выше туч обледенелых бьётся рой-косой…– каких забот опасная гроза-коса,вас за углом подстерегает?Нет спасения для вас, —шелестел старух негромкий бас, —кто с нами, ну-ка – мы в шинок.Вот естества наука,прощай, щенок, девица-львица.Вас грубый сторож стережёт.Нас грубая землица.Тут старух померкли силуэты,только скрип, только треск,только шелест слышен где-то.Их в догонку из окошкастарик разил сторожевойржавой ложкой, бесцветною рукой.Ему немножко помешали,когда старухи причитали.– Я для себя глядел «Декамерона»при помощи Брокгауза и Эфрона,его тома познаньям помогают,на вёсла мыслей делая нажим,напоминая Фета и его режим.Глянь, у Варшавского вокзалавитрина Френца Мана.В ней тленья смесь – живого с неживым,кармана вестьбез честной лжи —правдивого обмана.Сам Френц намыленный лежитдостойный соблюдая вид,желает он немного – тринкен.Под утро разобью витринку.Мне данный путь указан богом.Бог тут живёт, в четвёртом этаже.С четвёртого двора ведёт к нему дорога,к нему пора уже.Скорей летите птичкой маловатойв его продолговатые палаты.

Далее: ПРЕДШЕСТВИЕ

Петров

(ступая по тёмной слякоти, натыкаясь на что попало):

Как свету многоон теплом богат.Под нашими ступнями общая дорога.

Пинега:

Нас в жизни ожидает тысяча карат…Ты верно послан сновидениемПод воробьёв столичных пенье.По шаткой лестнице, в пылиони взобрались как моглидворовый аромат вдыхая.Кухарки с плошками метлой махалираспространяя пот.Петрова взгляд

Пинегу жмёт:виденье перед ним летает.Пренебрегая темнотойс отцовским зонтиком под мышкойспускался ангел молодойдремать в Таврическом садунад хиругрическою книжкой.Движеньем тих, повадкой прост,его был невысоким рост,а выражение лица напоминало мертвеца.

Пинега:

Приятный вид, хотя и без усов(Пинега прячет в башмачок улыбку)но тела моего засовне отворить с его фигурой зыбкой.

Ангел путешественник:

Ну, город, ну, столица,украли наш дверной засов.тут ходят подозрительные лица,напоминая грязных сов.

Пинега:

Гляди, он воспитаньем не богат,так мужики с баклашками рычат.

Петров:

Он просто банщик волосатыйнабивший череп ватойрассудок взгромоздивший на полок —всем утвердительный урок!..

Обидных выражений будто не заметя, забросив котелок в уголок, крылатый помычал, побренчал и отвечал.

Ангел путешественник:

Вам неустройства здешние ругая,скажу: в лесах Булонских жизнь другая.Без мелких краж – никчёмного позора,без драк мастеровых на пасмурном углу,но с тихой стойкостью девичьих взоров,теорий покоривших мглуупрямого Фурье и Сен-Симона.Теперь по-летнему горячие лучиещё ложатся вкосьна вежливых бульваров молодую осень,ещё торговец баклажанами кричитупругие слова…А свежестью душистою полейещё влекут газонов точные просторы.Пусть сердцу русскому милей,когда мороз порхает у дверей.Тот снежный час настигнет скоров пыли проспектов звонкие кофейни,больных фиакров окруженьес густым абсентом на устах,Курбе брадатых под зонтами,чьи мысли на холстах ютятся,земную сложность отражая вкратценеукротимыми кистями.Ура! зиме, родной печали,которую бездомным черти накачали.Пять лет в Париже я прожил,Ночами с Мистингет дружил,ветвистый Пикассо изображал меня неоднократнорисунком точным и приятнымпронзительной своей рукой,чтоб прелесть моего лицав его кубических твореньяхправдивою пылала красотой.

Пинега:

В крови гаренье,и желтизна в глазах,дрожит мой шаг над каменной ступенью.

Ангел путешественник:

Скажу вам так:В домах парижских нет блаженства,но здесь, в четвёртом этаже,туда пора уже,постигнете вы совершенство,простую млаго, благо, влаго дать…Сказал, откланялсяи ночи нарушая гладьв маршах растворился лестниц.Так в петербургских тучах неизменныхневерный исчезает месяц —частями и попеременно…

Далее: ПРИХОД ТУДА

Петров

(на ходу обнимая Пинегу):

Воображаю, ах,вид ангела размятого в кубах.О, декаденские произведенья!В них бочка дёгтя заключает ложечку варенья…

И смеялся он притом, непобритыми щеками, перевёрнутым лицом. Длань прижав к её груди. За ступенькою ступеньку оставляя позади.

Прихожая была невелика,в тенях, блуждающих по стенкам,Бадья стояла с дождевой водой,немного крыша протекала беспрерывною струёй.Они вошли сюда несмелые,став с расстройства белыми.Плечо к плечу устав прижали,среди прихожей робко встав.Под низким облак дуновеньемуста его негромкие шептали.

Петров:

С твоей руки прикосновенья (нюхает)мы заступаем в мокрое лафе-кафе.

Входит лысый господин с неуклюжей переносицей.

Вошедший:

Сегодня не было моленья,и я немного подшофе.

Пинега:

Какое странное явленье,нет, какое странное явленье…

Петров:

Хоть он в старинном сюртукев руке с ломтём гавядины,взгляд его неистов.Он, верно, был кавалеристом,главы сшибая гадинам.