Обещание страсти
Шрифт:
Было уже за полночь, когда Алехандро удалось уговорить ее лечь в постель.
— Что ты здесь делаешь?
Она разглядела очертания его фигуры на стуле, в углу. Ее голос звучал странно.
— Я хотел немножко посидеть здесь, возле тебя. Тебе это мешает уснуть?
Она попыталась в темноте коснуться его руки. Не находя опять нужных слов, она лишь покачала головой и заплакала. Невыносимый день. Не такой напряженный, как предыдущий, но еще более изматывающий. Нескончаемая боль давила сердце.
Он услышал приглушенные рыдания в подушку, подошел и сел на
— Кизия, не надо.
Он гладил ее волосы, руку, а тело ее содрогалось от рыданий. Она оплакивала Люка.
— Ах, малыш… девочка моя, почему это случилось с тобой?
Она была такой беззащитной, ей никогда еще не приходилось бывать в подобной ситуации. Слезы снова навернулись Алехандро на глаза, но она не могла их видеть.
— Это все не со мной, Алехандро. Это случилось с ним.
Ее голос горько и устало звучал сквозь слезы.
Он долго гладил ее волосы, пока она наконец не уснула. Поправил одеяло и нежно дотронулся до ее щеки. Во сне она выглядела совсем юной. Напряжение исчезло с ее тонкого лица. Все горькое, что произошло с ней в этом огромном и страшном мире, было для нее шоком. Но она пыталась мужественно встречать удары судьбы.
Он услышал тихий стук в дверь и с трудом оторвал голову от подушки. Долго не мог заснуть вчера, а сейчас только пять минут седьмого.
— Кто там?
— Я, Кизия.
— Что-нибудь случилось?
— Я просто подумала, может, уже пора вставать?
Она собиралась сегодня к Лукасу. На ходу натягивая брюки и устало улыбаясь, Алехандро подошел к двери и открыл ее.
— Успокойся, Кизия. Почему бы тебе не поспать еще немножко?
Она стояла босиком, в голубой фланелевой ночной рубашке и белом атласном пеньюаре. Ее длинные черные волосы были распущены. Ожившие глаза выделялись на очень бледном лице.
— Я не хочу спать. Я проголодалась. Я тебя разбудила? —
— Нет, нет. Конечно, нет. Я всегда встаю в шесть. Фактически я не сплю уже с четырех часов.
Он посмотрел на нее с упреком, и она засмеялась.
— Хорошо, хорошо. Я поняла. Сейчас не слишком рано, чтобы заказать тебе кофе, а мне чай?
— Дорогая, это тебе не «Фермой». Ты действительно не можешь дождаться, когда мы поедем? Она кивнула.
— Когда я смогу его увидеть?
— Я не думаю, что они пустят тебя раньше одиннадцати-двенадцати.
Господи, они могли бы еще поспать часа четыре. Алехандро молча пожалел о потерянном времени. Он был полуживым.
— Ну, раз уж мы встали, мы можем и не ложиться больше.
— Вот и отлично. Это то, что я хотел услышать, Кизия. Если бы я тебя так не любил, а твой Люк не был таким гигантом, я, думаю, отшлепал бы тебя сейчас.
Она довольно улыбнулась.
— Я тоже тебя люблю.
Он усмехнулся, сел и закурил. Она уже курила, и он заметил, что рука ее все еще дрожит. Не считая этого и бледности, она выглядела значительно лучше. В глазах снова появилась живость, напоминающая о прежней Кизии. Она, безусловно, была борцом по натуре.
Он исчез в ванной комнате и вышел оттуда свежий, причесанный и в другой рубашке.
— О, посмотрите,
— Сегодня утром ты нарываешься на неприятности. Разве нет? Тебе никто никогда не говорил, что, пока мужчина не выпил первой чашки кофе, на него лучше не смотреть?
— Ишь ты!
Он погрозил ей пальцем. Она засмеялась.
— Вытащила меня из теплой постели, а сама, наверное, будешь еще часа два одеваться. — сказал он, кивнув на ночную рубашку и халат.
— Мне нужно пять минут.
Она сдержала слово. В это утро она все делала очень быстро, как ребенок, которого обещали отвести первый раз в цирк и который встал ни свет ни заря, нервничает, прыгает, а к завтраку уже обессилел.
Мысли Алехандро все время возвращались к Люку. Как он все это переносит? Как себя чувствует? О чем думает? Адаптировался ли снова к тюремной жизни, испытывая состояние холодного безразличия к утерянным надеждам, или остался самим собой? А если стал опять таким, каким уже однажды был, как это ударит по Кизии? Какое впечатление произведет на нее свидание? В отличие от нее Алехандро слишком хорошо представлял себе, что их ждет сегодня. Толстое стекло окна. Разговор по намертво прикрученному телефону. Люк в отвратительной мятой тюремной куртке, едва прикрывающей локти и колени. Он будет делить свою камеру с полудюжиной других заключенных, есть бобы, черствый хлеб и что-то похожее на мясо, пить бурду, именуемую кофе, и мучиться от отсутствия туалетной бумаги. Кизия увидит, какое это адское место, куда приходят сводники и проститутки, воры и обезумевшие от горя матери, девчонки-хиппи с оборванными детьми на руках или за спиной. Там будут шум, и зловоние, и тяжелые сцены. Сколько она сможет выдержать? Сможет ли Люк вести ее дальше по жизни? Пока что все ложилось на его плечи. Забота о Кизии.
Его размышления снова прервал стук в дверь. Опять Кизия. Но уже одетая и готовая идти.
— Ну и мрачный у тебя вид. Видимо, то, о чем он думал, отразилось на лице.
— Утро не самое лучшее время для меня. Зато у тебя отличный вид. Ты выглядишь очень мило — для кафетерия на автобусной станции.
Она была, как обычно, очень модно одета. Но он опять почувствовал в ней какой-то надлом, вызывающий в нем беспокойство. А что, если она сломается?
— Может быть, нам вызвать такси?
— Перебравшись в «Ритц», они расстались с лимузином, купив молчание шофера непомерными чаевыми.
— Мы можем пойти пешком. Я знаю место здесь неподалеку.
В утреннем тумане они медленно, рука об руку, спустились с холма.
— Действительно красивый город. Правда, Ал? Может быть, мы сможем немножко погулять потом.
Он надеялся, что этого не произойдет. Он надеялся, что Люк уговорит ее улететь в Нью-Йорк. В конце недели Люка отправят снова в Квентин, и нет никакого смысла ей ждать. Все равно она не сможет навещать его без специального разрешения, а на то, чтобы его получить, нужны недели. Раньше или позже, ей придется уехать домой. Лучше раньше, чем позже.