Обещание
Шрифт:
Все в нем обычно было —
худоба,
разрез калмыцких глаз,
косая челка,
но он глядел задуманно и четко —
вы помните, %
Быковы Хутора?
И он ушел...
Переплывал чужие реки
и жадно воду пил из этих рек.
Но все-таки,
покуда в человеке
жив край родной,
жив этот человек.
Все забывают —
и друзей
и женщин.
Наука забывания хитра.
Вас не забыл он,
но все меньше,
меньше
вас вижу в нем,
Быковы
Мы все чего-то стоим до поры,
пока мы помним, как в краю родимом
полынью пахнут мокрые полы
и дышит ветер травами и дымом.
И вы под окна наши приходите,
края родные,
если плохо нам,
с собою реки детства приводите
и вызывайте нас по именам.
Мы —
ваше нсразбуженное эхо.
Будите нас —
пора уже,
пора...
Станция Зима,
ты слышишь это?
Вы слышите,
Быковы Хутора?
1957
* * *
ЛЕД
Я тебя различаю с трудом.
Что вокруг натворила вода!
Мы стоим,
разделенные льдом,
мы по разные стороны льда.
По колено в воде леса.
Клен шатается,
бледный,
худой.
Севши на воду,
голоса
тихо движутся вместе с водой.
Льдины стонут и тонут в борьбе,
и, как льдинка вдали, ты тонка,
и обломок тропинки к тебе
по теченью уносит река...
1957
ВЯТСКИЕ ПОЛЯНЫ
В дорогу тянет, ох; как тянет!
И не могу заснуть,
и
в грудь
скребется острыми когтями
куда-то тянущая грусть.
Есть город Вятские Поляны,
а в нем есть домик и скамья...
Из экспедиции полярной
когда-то мимо ехал я.
Я помню — вышел я устало,
и плечи свежестью свело,
а в небе медленно светало,
но не было еще светло.
Все было призрачно-лиловым,
и босоногий оголец
с прилипшим листиком лавровым
мне дал соленый огурец.
Над смутной речкой утомленной
рыбак виднелся на скале,
а у стены свежебеленой
сидели двое на скамье.
И было, словно откровенье,
свеченье синего платка,
и чуб чумазый на коленях,
и
Она тихонько нагибалась,
шептала что-то в тишине
и озаренно улыбалась
рассвету, поезду и мне...
В дорогу тянет,
ох, как тянет!
И не могу заснуть,
и в грудь
скребется острыми когтями
куда-то тянущая грусть.
Я город Вятские Поляны,
возможно, буду проезжать,
и будут улицы туманны,
и где-то кони будут ржать.
Увижу с грустью удивленной
рыбак все тот же на скале,
и у стены свежебеленой
все те же двое на скамье...
1957
* * *
ХУДОЖНИЦЫ
В плащах и курточках вельветовых
в лесу тревожно молодом
сидели девушки с мольбертами
над горько пахнущим прудом.
Я руку за спину закладывал,
плечами ветви отводил,
в мольберты жалкие заглядывал
и потихоньку отходил.
Болела печень у натурщика —
за два часа совсем он скис,
и, губы детские надувшая,
одна из них швырнула кисть.
Встав на валежины корявые,
решила скуку прекратить,
и две, особенно кудрявые,
веревку начали крутить.
Они через веревку прыгали,
полны шального озорства,
I
II от девчачьей этой придури
с деревьев сыпалась листва.
То дальняя, то заземленная
веревка шлепалась под гам,
и платьица зазелененные,
взлетая, били по ногам.
Девчонки пели с детской жадностью,
садились ноги разувать,
и к ним не чувствовал я жалости,
что не умеют рисовать.
Летя в траву, от смеха корчились,
друг с другом весело дрались,
а через час искусство кончилось —
за кисти девушки брались.
1957