Обещание
Шрифт:
в глухом городишке жила.
Те песни в вагонах любили,
не ставя сюжеты в вину, —
уж раз они грустными были,
то, значит, они про войну.
Махоркою пахло, и водкой,
и мокрым шинельным сукном.
Солдаты давали мне воблы,
меня называли сынком...
Да, буду я преданным сыном,
какой
каким бы ни сделался сытым,
какой бы пиджак ни надел!
Мерзли мамины руки,
была голова тяжела,
но возникали звуки,
чистые, как тишина.
Обозные кони дышали,
от холода поседев,
и, поводя ушами,
думали о себе.
Смутно белели попоны.
Был такой снегопад —
не отличишь погоны,
кто офицер, кто солдат...
Мама вино подносит
и расставляет онедь.
Добрые гости просят
маму что-нибудь спеть.
Мама,
прошу,
не надо...
Будешь потом пенять.
Ты ведь не 'виновата,
гости должны понять.
Пусть уж поет радиола
и сходятся рюмки, звеня...
Мама,
не пой, ради бога.
Мама,
не мучай меня.
1956
* * *
Мне было и сладко и тошно,
у ряда базарного встав,
глядеть,
как дымилась картошка
на бледных капустных листах.
И пел я в вагонах клопиных,
как графа убила жена,
как, Джека любя, Коломбина
в глухом городишке жила.
Те песни в вагонах любили,
не ставя сюжеты в 'вину, —
уж раз они грустными были,
то, значит, они про войну.
Махоркою пахло, и водкой,
п мокрым шинельным сукном.
Солдаты давали мне воблы,
меня называли сынком...
Да, буду я преданным сыном,
какой бы ни выпал удел,
каким бы ни сделался сытым,
какой бы пиджак ни надел!
И
в раздумье бессонном
я вдруг покидаю уют —
и снова аду по вагонам,
и хлеб мне солдаты суют...
1956
* * *
По улице проходят пролетарии—
друзья девчата с картонажной фабрики.
Приходят в общежитие, усталые,
и надевают ситцевые фартуки.
Платками плечи зябкие закутывают,
и папиросы-гвоздики закуривают,
и песенки монтановекие слушают,
и колбасу любительскую кушают...
А вечером они приходят в парки
в цветных косынках и накидках гарусных.
Их вежливо сопровождают парни
в широких брюках,
в самовязах-галстуках.
И смотрят в лица с выраженьем честным
и угощают важно пивом чешским.
А поздно-поздно, где аллеи в семечках,
сидят девчата эти на скамеечках,
сидят и с кавалерами не ссорятся.
Им отчего-то радостно и совестно,
и под слова, тревожные и сладкие,
дрожат их руки, детские и слабые...
1956
* * *
БЛИНДАЖ
М. Луконину
Томясь какой-то смутною тревогой,
блиндаж стоял над Волгой,
самой Волгой.
И в нем среди остывших гильз и пыли,
не зажигая света, тени жили...
Блиндаж стоял над Волгой,
самой Волгой.
Приехали сюда с закуской, с водкой.
Решительные юные мужчины
поставили отцовские машины
и спутницам сказали грубовато:
— Используем-ка, детки,
эту хату!—
И прямо с непосредственностью детской: —
А ну-ка, патефончик милый,
действуй!—
Не водки им, ей-богу бы, а плетки!..
Пластинки пели из рентгенопленки,
и пили сталинградские стиляги,
и напускали сигаретный дым,
и в стены громко пробками стреляли,
где крупно: «Сталинград не отдадим».
А утром водку кисло попрекали,
швы на чулках девчонки поправляли,
и юные поблекшие мужчины