Обещание
Шрифт:
шли заводить отцовские машины...
Блиндаж стоял над Волгой, самой Волгой.
Изгажен сигаретами и воблой,
стоял он и смотрел в степные дали,
и тени оскорбленные витали...
1957
* * *
ПАТРИАРШИЕ ПРУДЫ
Туманны Патриаршие пруды.
Мир их теней загадочен и
и голубые отраженья лодок
видны на темной зелени воды.
Белеют лица в сквере по углам.
Сопя, ползет машина поливная,
смывая пыль с асфальта
и давая
возможность отражения огням.
Скользит велосипед мой в полумгле.
Уж скоро два, а мне еще не спится,
и прилипают листья к мокрым спицам,
и холодеют руки на руле.
Вот этот дом, который так знаком!
Мне смотрят в душу пристально и долго
на белом полукружье номер дома
и лампочка под синим козырьком.
Я спрыгиваю тихо у ворот.
Здесь женщина живет —
теперь уж с мужем
и дочкою,
но что-то ее мучит,
и что-то спать ей ночью не дает.
И видится ей то же, что и мне,—
вечерний лес,
больших теней смещение,
и ландышей неверное свеченье,
взошедших из расщелины на пне.
и дальнее страдание гармошек,
и смех,
и платье в беленький горошек,
вновь смех,
и все другое,
из чего
у нас не получилось ничего...
— Я мимо шла...
Я только на минуту...
Но мне в глаза не смотрит почему-то
от странного какого-то стыда.
И исчезают вновь ее следы...
Она ко мне приходит иногда:
Вот эта повесть.
ясная не очень.
Она туманна, как осенней ночью
туманны Патриаршие пруды.
1957
* * *
ПЕЛЬМЕНИ
На кухне делали пельмени.
Стучали миски и ключи.
Разледеневшие поленья,
шипя, ворочались в печи.
Летал цветастый тетин фартук,
и перец девочки толкли,
и струйки розовые фарша
из круглых дырочек текли.
И, обволокнутый туманом,
в дыханьях мяса и муки,
граненым пристальным стаканом
я резал
Прилипла к мясу строчка текста,
что бой суровый на земле,
но пела печь
и было тесно
кататься тесту на столе!
О год тяжелый,
год военный,
ты на сегодня нас прости.
Пускай тяжелый дух пельменный
поможет душу отвести.
Пускай назавтра нету денег
и снова горестный паек,
но пусть —
мука на лицах девок
и печь веселая поет!
Пускай сейчас никто не тужит
и в луке
руки у стряпух...
Кружи нам головы и души,
пельменный дух,
тяжелый дух!
1956
* * *
Я кошелек.
Лежу я на дороге.
Лежу один посередине дня.
Я вам не виден, люди.
Ваши ноги
идут по мне
и около меня.
Да что, вы
ничего не понимаете?!
Да что, у вас, ей-богу,
нету глаз?!
Та пыль,
что вы же сами поднимаете,
меня скрывает,
хитрая,
от вас.
Смотрите лучше.
Стоит лишь вглядеться,
я все отдам вам,
все, чем дорожил.
И не ищите моего владельца
я сам себя на землю положил.
Не думайте,
что дернут вдруг за ниточ
и над косым забором невдали
увидите какую-нибудь Ниночку,
смеющуюся:
«Ловко провели!»
Пускай вас не пугает смех стыдящий
и чьи-то лица где-нибудь в окне...
Я не обман.
Я самый настоящий.
Вы посмотрите только, что во мне!
Я одного боюсь,
на вас в обиде:
что вот сейчас,
посередине дня,
не тот, кого я жду,
меня увидит,
не тот, кто надо,
подберет меня...
1955
* * *
В АВТОБУСЕ
Автобус
тяжко
переваливался.
Мелькали дымные окраины,
а я с тобою не сговаривался —
мы здесь увиделись нечаянно.
Сосед острил длинно и грубо,
посуда
перетенькивала.
Ах, да—
у нас открытие клуба!
Мы едем в Переделкино!
Налез в автобус институт.
Вокруг дымят солидно.