Обида
Шрифт:
Справа, по той стороне, где псевдоокно застеклённое, идёт низкая широкая лавка, на ней розовая мыльница с белым высохшим обмылком. Металлическая кружка (подробнее о ней — позже) и старый истерзанный веник, керосиновая лампа без стекла. Тут же на стене, на толстых кованых крюках, висят две обыкновенные железные шайки, которые можно увидеть в любой городской бане.
Слева в переднем углу — каменка. На первый, невнимательный взгляд это как бы грот из камней.
Пол набран из широких толстых досок, а в том месте, где сооружена каменка, пола нет. Каменка сложена прямо на земле, и её основание опущено примерно на полметра ниже пола. Конструкция её такова: из дикого камня, большей частью гранита, выложено три стенки (четвёртая, передняя, отсутствует), на эти
За каменкой, по той же левой стене, идёт полок, или, как Палыч его называет, «полка». Это довольно просторный помост, возвышающийся на метр от пола. Он настолько широкий, что на нём можно лежать и вдоль и поперёк. Стоять на нём нельзя, так как он по высоте делит баню ровно пополам. Сверху до потолка остаётся метр, и снизу от пола тоже метр.
Вот и всё о бане.
Теперь о римском водопроводе.
В каждый мой приезд к Палычу происходит одно и то же, как по расписанию. Мы здороваемся, целуемся, как положено, причём губастый Палыч непременно увлажняет мне половину лица, так как целоваться толком не умеет; потом я выкладываю городские гостинцы: лезвия, батарейки для приёмника, кое-какие детали к мотоциклу, заказанные им лампы к телевизору, «настоящую» селёдку, конфеты и прочая и прочая. Потом Палыч командует своей супруге Евдокии Тарасовне насчёт застолья. Командует он в противоположном смысле, так как насчёт гостеприимства погонять Евдокию Тарасовну не приходится. Команда Палыча носит предупреждающий или, точнее, сдерживающий характер. Он напоминает ей, чтоб ничего тяжёлого и жирного она не подавала. Обычно в этот момент я ему подмигиваю и спрашиваю:
— Затопил? — и повожу плечами, так как от одного этого слова у меня по спине пробегают крупные мурашки и всю кожу начинает покалывать.
— Обязательно, — отвечает Палыч. — Пошли за водой, пока Дуня накрывает. Батраков для тебя здесь нет.
Мы берём четыре ведра, коромысло и идём к колодцу, который находится в соседнем проулке, в общем, недалеко, метрах в семидесяти от его дома.
Ворот я кручу чуть ли не с наслаждением. Очень приятная работа. Тяжесть ровно такая, чтобы ощутить мышечную радость, а так как колодец неглубокий, около пяти метров, уставать не успеваешь. Красота!
Палыч умеет носить вёдра по-бабьи, на коромысле, и я ему немного завидую. Сам я пробовал, но у меня ничего не поручается. Вёдра попадают в резонанс с моими шагами и раскачиваются до такой степени, что буквально через несколько метров обдают меня водой поочерёдно то спереди, то сзади. К тому же я пере жимаю коромыслом какую-то мышцу на плече, и она начинает нестерпимо болеть…
Таких ходок нам приходится делать четыре. Это когда мы вдвоём, а когда мой гостевой статус несколько тускнеет от времени, то все заботы о бане автоматически перекладываются на меня как на лицо более заинтересованное. Палыч и сам, конечно, любит попариться, но я-то на новенького, моя любовь горячее. Так вот, одному мне приходится ходить за водой восемь раз.
Как вы, наверное, догадываетесь, мы всё ближе и ближе подбираемся к римскому водопроводу.
До избы от колодца, как я и говорил, метров семьдесят, а до бани от избы ещё столько же, а вёдра плещутся, хоть ты плачь, и надоедают… Ко мне сразу пришло это слово, точнее которого я теперь не вижу. Тяжесть вёдер не так уж непомерна, чтобы вырывать руки из плеч и разжимать немеющие кисти, но около самой бани очень хочется эти вёдра бросить, хоть резерв твоей физической силы ещё далеко не исчерпан. Одним словом, «надоедают». Тут не раз вспомнишь о водопроводе…
Зато как приятно наливать, вернее — пополнять детскую ванночку на каменке.
Всё пространство бани разделено на две части по горизонтали. Верх — плотный, густой, молочно-белый, это дым, и туда нельзя, туда невозможно, а снизу темно, багряно от огня, жарко, душисто от всего (дым, дерево, веник, вода, мочало, керосин, какая-то трава, мыло) и легко, и туда хочется. Только лицо отчего-то складывается в такую непроизвольную гримасу: открыт и широко растянут рот и сощурены глаза.
Входишь туда на корточках, держа ведро перед собой вытянутыми руками и напряжённо выпрямив и даже откинув назад спину. Есть такое коленце в украинском гопаке… Но дело в том, что сама ванночка своей верхней половиной погружена в дым, и, чтобы перелить в неё воду из ведра, приходится распрямляться. Сунешься головой в дым, разболтаешь его, нарушишь ровную линию раздела, перельёшь почти наугад воду и уже не по-гусиному, а лишь бы притолоку лбом не проломить — одну руку вперёд, бегом бежишь на улицу, и какое счастье — первый глоток воздуха! А глаза ещё некоторое время щиплет и на улице.
Вообще-то положено наполнять эту ванночку до того, как растопишь каменку, но у меня никогда на это не хватало терпения. Мне всё время кажется, что я много сэкономлю времени, если каменка уже будет топиться, пока я хожу за водой.
И наконец, конкретно о римском водопроводе. Всё началось с лампочки…
Я уже прожил у Палыча две недели и готовил баню сам. Дело было поздней осенью, под вечер. Моросил мелким, холодный дождь. Было темно. На улице я ориентировался на окна домов, а зайдя за сараи Палыча в огород, терял все ориентиры. Керосиновая лампа, да и не лампа вовсе, а коптилка (стекло лопнуло ещё несколько лет назад, когда на него, на раскалённое, брызнули водой) ничего не освещала, дрова в каменке уже отсветили ярким пламенем и теперь багрово догорали. Лишь изредка крупные малиновые головешки простреливало синими язычками открытого огня. Крохотное окошко бани было неразличимо. Я не раз налетал на невидимые мокрые яблони и сбивался с тропинки. Чуть не упал, поскользнувшись на гнилых яблоках.
Словом, было не очень уютно. Палыч ещё не вернулся из Черикова, и мне было решительно нечего делать после того, как я наносил воду. И тут меня осенила дерзкая идея.
Ещё давно, в сарае, где Палыч держал свой мотоцикл, я приметил целую бухту синего двужильного провода. В том же сарае я без труда нашёл новенький патрон, зарядил его проводом, воткнул два зачищенных конца в розетку без всякой вилки, ввернул лампочку и протянул эту времянку по ветвям яблонь прямо к бане. Там я вынул маленькое, ничем не закреплённое окошечко, просунул лампочку вовнутрь, закрепил её на гвозде в самом недосягаемом для брызг месте и вставил окошечко обратно. Я даже не забыл подмотать лишнего провода, чтобы его хватало до предбанника. Потом я опрометью кинулся в сарайчик, где была розетка, и отключил лампочку.
Можете себе представить, с каким нетерпением я теперь ждал Палыча. Конечно, лихорадочно и возбуждённо рассуждал я про себя, лампочку оставлять в таком виде не следует. Есть такая специальная уличная арматура с закрытым стеклянным фонарём. Её можно прикрепить прямо к стенке. А в предбаннике можно повесить просто голую лампочку. Провод так и пустить по яблоням, только на специальных шестах. В бане поставить выключатель, а в сарайчике сделать нормальную вилку Дел на час. Нужно только всё иметь под рукой.
Наконец Палыч приехал. Евдокия Тарасовна видела мою рационализаторскую деятельность и даже принимала некоторое участие и поэтому тоже поглядывала на мужа с затаённой хитростью и нетерпением. А он, как на грех, не торопился содрать с себя многочисленные одежды, ибо был упакован по случаю мерзейшей погоды, как капустная кочерыжка.
Наконец он разоблачился, и мне удалось послать его одного в баню под тем предлогом, что я, дескать, никак не пойму, топить ещё или уже хватит.