Обитель чародеев
Шрифт:
– А каков долг бога перед человеком? – открыто спросила она. – Не может ли бог быть также равнодушен к человеку? Ты не считаешь, что бог равнодушен к человеку, если позволяет, чтобы его детей брали в рабство, подвергали пыткам и безжалостно убивали… или если он позволяет отдавать своих дочерей в награду другим рабам, когда они ублажают своих хозяев… как, например, меня?
Релгу трудно было что-либо ответить на такой болезненный вопрос.
– Я думаю, что ты вел очень спокойную жизнь, Релг, – бросила она в лицо фанатику. – Я думаю, что у тебя очень смутное
– Ты должна была убить себя, – мрачно произнес он.
– С какой стати?
– Чтобы избежать греха, разумеется.
– А ты невинен, да? Я не убила себя, потому что не готова была умереть. Даже в камерах для рабов жизнь может быть сладка, Релг, а смерть – горька. То, что ты называешь грехом, – только очень незначительная вещь… и не всегда неприятная.
– Грешница! – выпалил он.
– Ты придаешь очень большое значение всему этому, Релг, – продолжала она. – Жестокость – грех; отсутствие сострадания – грех. Но это? Нет, я не думаю. Я удивляюсь тебе. Может, этот твой Ал не такой уж суровый и неумолимый, каким ты себе его представляешь? Ему в самом деле нужны все эти молитвы, обряды и преклонения? Или таким образом ты пытаешься скрыться от бога? Ты считаешь, что громкая молитва и удары головой о землю не позволят заглянуть ему в твое сердце?
Релг молчал, слова застряли у него в горле.
– Если бы наши боги действительно нас любили, они наполнили бы нашу жизнь радостью, – яростно продолжала она. – Но ты ненавидишь радость по какой-то причине… вероятно, ты просто боишься её. Радость – не грех, Релг; радость – это любовь, и я думаю, боги одобряют её… даже если ты не одобряешь.
– Ты безнадежно порочна!
– Может быть, – безразлично ответила она, – но по крайней мере, я воспринимаю жизнь такой, какая она есть. Я не боюсь её и не пытаюсь от неё скрыться.
– Почему ты так поступаешь? – спросил он почти трагическим голосом. – Почему ты все время преследуешь меня? Почему не спускаешь с меня глаз?
– Сама не знаю, – ответила, смущаясь, Таиба. – Ты не такой уж привлекательный. С тех пор как мы оставили Рэк Ктол, я встречала десятки мужчин, которые интересовали меня гораздо больше. Сначала мне нравилось дразнить тебя, и ты боялся меня, но потом появилось что-то еще. Все это не имеет значения, конечно. Ты – это ты, а я – это я, но почему-то мне хочется быть с тобой. – Она замолчала. – Скажи мне, Релг, но только не пытайся лгать… ты и вправду хочешь, чтобы я ушла и никогда больше тебя не видела?
Последовала продолжительная и мучительная пауза. Наконец Релг простонал:
– Да простит меня Ал!
– Я уверена, что он простит, Релг, – горячо заверила она его…
Гарион двинулся дальше по коридору. То, что он раньше не понимал, стало совершенно прозрачным.
– Этим занимаешься ты, не так ли? – мысленно спросил он.
– Естественно, – прозвучал в его голове бесстрастный голос.
– Но почему эти двое?
– Так нужно, Белгарион. Я ничего не делаю ради прихоти. Нас всех вынуждают обстоятельства… даже меня. Фактически то, что происходит между Релгом и Таибой, даже отдаленно не касается тебя.
– Я считал… так сказать… – обиженно подумал Гарион.
– Ты предполагал, что я занят только тобой… что ты – центр вселенной? Конечно, это не так. Существуют не менее важные вещи, и Релг с Таибой имеют к ним самое прямое отношение. Тебе в этом может быть отведена лишь роль второстепенного персонажа.
– Они будут очень несчастны, если ты соединишь их, – сказал с упреком Гарион.
– Это не имеет никакого значения. Они должны быть вместе. Это обязательно. Ты, однако, ошибаешься. Пройдет немало времени, прежде чем они привыкнут друг к другу, зато потом они будут очень счастливы. Уменье склоняться перед необходимостью имеет свои преимущества, что ни говори.
Гарион задумался над этими словами, но потом оставил это занятие, так как вспомнил о собственных проблемах. Гарион направился к тете Пол, как всегда в тех случаях, когда не знал, как поступить. Она устроилась у камина, потягивая ароматный чай и любуясь розовыми отблесками зари, играющими на заснеженных склонах гор.
– Ты рано встал, – заметила Полгара, когда он вошел.
– Я хотел поговорить с тобой, и единственная возможность, сделать то, что я хочу, – улизнуть из комнаты раньше, чем в неё войдет мой секретарь со своими бумагами. – Он бросился в кресло и недовольно проговорил:
– Ни минуты не остается на самого себя.
– Ты важная персона, дорогой.
– Эта идея принадлежала не мне. – Он задумчиво уставился в окно и неожиданно спросил:
– Дедушка в полном порядке, да?
– Почему ты так решил?
– Ну… на днях, когда ты передавала Се'Недре амулет… разве он…
– В основном благодаря тебе, дорогой.
– Я ощущал что-то еще.
– Это могла быть и я. Видишь ли, дело было довольно тонкое, и даже я не уверена, причастен ли он к нему или нет.
– Должен же быть какой-то способ, чтобы мы могли знать наверняка.
– Есть только один способ, Гарион, – занять его чем-то.
– Хорошо, давай предоставим ему шанс попытаться… попробовать свои силы на чем-нибудь незначительном.
– И как мы все ему объясним?
– Ты хочешь сказать, что он ни о чем не догадывается? – спросил Гарион, выпрямляясь в кресле.
– Может, и догадывается, хотя я сомневаюсь.
– Ты не намекала?
– Нет, конечно. Если он заподозрит, что дар, данный ему свыше, исчез, это будет для него катастрофа.
– Не понимаю.
– Понимаешь, важно знать, что ты добьешься успеха. Если у тебя нет абсолютной уверенности, ничего не получится. Вот почему мы должны помалкивать.
Гарион задумался, потом сказал:
– Это имеет смысл. А не опасно? Вдруг появится что-то очень срочное, он возьмется за дело и, к своему ужасу, обнаружит, что не может с ним справиться?
– Тогда нам с тобой, дорогой, придется взяться за это дело.
– Ты так спокойно говоришь об этом.
– А что толку нервничать, Гарион.