Шрифт:
По вопросам сотрудничества, а также использования или копирования материала: krymskaya_tem_letterbox@rambler.ru
(Адаптация повести «Обитель гения»)
Драма в трех действиях
Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е Л И Ц А
Я н в а р с к и й, писатель
Н е з н а к о м к а, молодая девушка.
Н е з н а к о м е ц, ее муж.
П а р е н ь.
Р е д а к т о р.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Комната Январского в общежитии. Сцена освещена слабо, интерьер убогий. С правой стороны сцены окно, возле него рабочий стол. (Пожелание: в зависимости от времени суток регулировать свет – в дневное время комната освещается светом из окна, в ночное – лампой.) На рабочем столе – лампа, стопка бумаги, блокноты; на полу возле стола – скомканные листы, беспорядочно разбросанные. За столом – стул. Далее, ближе к заднику сцены, диван, на котором обычно Январский спит, хотя спит он крайне редко. Над диваном висят часы – стрелки остановились на цифре два. Перед диваном – старенький ковер. Слева от дивана (если
Я н в а р с к и й (долго ищет в карманах очки, но обнаруживает, что их там нет). Стало быть, и очки потерял. Куда уж замечательнее! (Угрюмо проходит к своему столу, небрежно бросает на него газету, продолжая искать.) И чем это я Богу так не угодил?.. (Доносятся крики из коридора.) С ума можно сойти! (Январский быстрыми шагами проходит к двери и с шумом захлопывает. Хватается за голову.) Ну ничего! Я положу всему конец… (Осматривается.) Положу конец этой нищете, этой безнадежности… и… этому невыносимому, до боли невыносимому одиночеству. (Достает из кармана пиджака черный мешочек. Из мешочка – пистолет. Рассматривает оружие.) Вот же оно – решение всех моих бед! Заложил отцовский перстень – скоро отправлюсь к папеньке. Надеюсь, он меня простит за это… (Садится на стул, снова хватается за голову и снова рассматривает пистолет.) «И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…» Интересно, а каково ему (Лермонтову) было умирать?.. Нет… Каково ему было жить? Никем не понятому гению. Страшно ли было умирать от выстрела? (Имитирует выстрел.) Или жить еще страшнее?.. И как из него стрелять? А главное – куда?.. В голову?.. В живот?.. (Безвольно опускает руку с пистолетом.) Нет, собачья это смерть – умереть без признания, не оставить после себя память хотя бы в виде надгробного камушка с надписью: «Здесь похоронен великий писатель Январский В. Д.». Ну зачем мне такая жизнь?! И зачем покупать пистолет, если на эти деньги можно было купить хорошее кушанье и отправить себя на тот свет сытым и довольным, а свести счеты с судьбинушкой другим способом. Не таким разорительным. Например… отравиться газом: включил плиту на кухне – и сладко уснул там ночью… А как же другие жильцы? Они бы тогда пострадали… Люди все ж… Нет! Не вариант… Наглотаться таблеток? Только где их найти?.. Болеть денег не было, денег нет и умирать… Или вены ножиком перерезать?.. Нет, нет и нет! Все не то… Страшно до жути, а все равно очень хочу самоубийства. Это, знаете ли, конец сумасшедших и великих, что, впрочем, порой одно и то же. Если уж надо умереть от выстрела, так хотя бы не позорно. Что это я?! О каком позоре тут вообще может идти речь?! Был бы Январский знаменитым, тогда да… о моей безвременной кончине написали бы везде. А так… Ну кто я? Нищий, но пока не спившийся пи-са-те-лиш-ка. Водки или пули? Надо выбирать… Негоже копаться. (Переводит взгляд на газету.) И не хочу я открывать эту газету, не хочу видеть его имя! Он ведь вор! Он украл мою идею, мой труд. И что же? Теперь вот он – знаменитость, а вот я по-прежнему никто. И у меня нет, нет доказательств!.. Зря я это сделал. Думал, раз он знаменитый писатель, непременно поможет мне подняться. А он вор: немного изменил мою рукопись и выдал за свою… Я умираю с голоду, а он ест мой хлеб. Как он может?! Когда я тут своими статейками в журнале зарабатываю копейки, еле на хлеб хватает… Эй, вор, слышишь?! (Вскакивает.) Господи… я не хочу жить… правда… Ну забери ты мою отчаянную душу… здесь и сейчас. Смотри, я стою прямо перед тобой. Я не передумаю. Правда. Забирай – она здесь никому не нужна! Лучше бы ты дал мне душу какого-нибудь магната, который влюблен в материальную сущность нашей жизни. Но тогда… черта с два ты заполучил бы его душу! Такие люди не сдаются – такие цепляются за этот мир до конца. Им не нужно твоего рая, и лицо твое небесное лицезреть… Они хотят только то, что есть здесь и сейчас… Они сильные. А мы – таланты и прочие уроды природы – быстро сдаемся. Нам не нужно ничего, кроме скромного уголка и хлеба на каждый день. Богатство нас портит пуще, чем простых смертных. Им-то нечего терять, а мы вот теряем. Способность нащупывать необъятное. Становимся сибаритами… Не нужно мне всего этого. Я застрелюсь здесь и сейчас. И пусть никто не пустит слезу над моей могилой. Пусть!.. И люди, которые от меня отвернулись, пусть не узнают о моей смерти. Ну что с того, что они будут посещать мою могилу раз в несколько лет? Вот если б я был известным, тогда да, вприпрыжку бегали бы ко мне на кладбище, чаще, чем к живому. Еще и гордились бы, что Январские!.. Они не понимают, как можно вот так вот прожить целую жизнь и не найти себя. Их мысли заняты другим. Пусть они не чувствуют за собой вины; они, и правда, не виноваты. Кто виноват в том, что дети рождаются талантливыми или неполноценными?.. «Такие плохо зарабатывают деньги!.. – у них только это на уме. – Писателишка! Где наши деньги, которые ты должен зарабатывать?!» – твердят они бесконечно. А почему? Почему они считают, что все на этом свете, и ремесло в том числе, непременно должно приносить деньги?! Почему не эмоции, не удовольствие?.. Мне не понять их, а им – меня. У меня никогда не было семьи, и это ужасно. Точнее, она есть, но все равно что нет. (Подходит к столу, подбирает с пола какие-то мятые бумаги и начинает «громко» ими разбрасываться.) Деньги, деньги, деньги! В этом мире все решают бумаги! Вот эти, например, не несут никакой ценности. А почему? Потому что на них никому не нужный роман! Если бы это были другие бумаги, которые определяют смысл жизни людей, тогда и дело другое. А сейчас я нищий! (Истерически смеется.) Нищий! И эти грёбаные бумаги никому не нужны! Никому! И не важно, что, быть может, на этих листах запечатлены отрывки шедевра – они никому не нужны. И я никому не нужен. (Успокаивается.) Я очень и очень одинок. Если бы хоть кто-то был рядом, я был бы не одинок. Логично, верно? Да-да, я с вами разговариваю, господин неудачник Январский. Вы, господин Январский, слишком много о себе думаете!.. Кто? Я?.. Да-да, вы. Вы думаете, что пишете шедевры, которые должны разлетаться по миру по щелчку пальцев, но это не так. Вы неудачник и… (выдерживает паузу) вы должны застрелиться. Вот пистолет на столе. (Неумело берет пистолет.) О, это мне?.. Пожалуй, вы правы. Я немного зазнался. Считаю себя непризнанным гением… Не правда, никакой вы не гений, господин неудачник Январский… Ля-ля-ля, я неудачник… Ля-ля-ля, вы неудачник… Ля-ля-ля, я неудачник… Ля-ля-ля, вы неудачник… (Садится за стол, берет газету, всматривается.) Ну и что у нас тут написано? Ага! Значит, Олегов получил очередную премию за прозаическую работу под названием «Муравейник». Роман затрагивает жизненно важные проблемы, связанные с расслоением общества на правящий и рабочий классы. (С сарказмом, абстрагировавшись.) Да что вы! По-моему, общество разбито на классы давно!.. Ну, дальше! Ближе концу! (Пробегает глазами.) Олегов благодарит молодого соавтора… Кузнецова… (Останавливается.) Кузнецова? Ведь это же Январский написал, господа!.. Оно верно: написал Январский, то есть вы… То есть я… Так почему не я соавтор?.. И почему я должен быть соавтором, если я единоличный автор?! (Помолчав.) К черту эти дела! (Комкает газету и бросает перед собой далеко.) К черту!
Неожиданно кто-то кричит ему женским голосом: «Ай, вы что?!» Январский испуганно смотрит через стопку книг на столе и видит перед собой молодую хорошенькую девицу.
Я н в а р с к и й. Простите…
Н е з н а к о м к а. Не очень-то вежливо. Зачем вы бросаетесь?
Я н в а р с к и й. Простите, я не хотел. Я вас даже не заметил.
Н е з н а к о м к а. Ха! Не заметил?! Меня?! А вы, батенька, хам.
Я н в а р с к и й. Я хотел сказать, что не заметил, как вы вошли.
Незнакомка делает несколько шагов к центру сцены, оглядывается по сторонам. При свете рампы становится ясно, что девушка молода – ей не больше двадцати, весьма хороша собой. В черном платье с длинным подолом и длинными рукавами. Хрупкая и миниатюрная. Волосы до плеч, чуть волнистые.
Я н в а р с к и й (удивленно). Вы уж меня простите… но кто вы такая?
Н е з н а к о м к а. Правда не узнаете?
Я н в а р с к и й (с сомнением). Не-е-ет…
Н е з н а к о м к а. Совсем-совсем?
Я н в а р с к и й (уверенно). Нет.
Н е з н а к о м к а. Вы не знаете, чья я супруга?
Я н в а р с к и й (делая вид, что вспомнил). А-а-а… вы же моя соседка!
Н е з н а к о м к а. Наконец-то!
Я н в а р с к и й. Извините, но я так редко выхожу из комнаты, что практически никого здесь не знаю в лицо… Но ваше мне знакомо. Вероятно, мы уже виделись… и не раз. Как ваше имя?
Н е з н а к о м к а. А зачем вам мое имя? Полагаю, муж будет не рад узнать, что вы интересовались моим именем.
Я н в а р с к и й. Ладно, будь по-вашему… Не смею настаивать. Я бы хотел вам предложить чего-нибудь попить… но могу предложить только кипяченую воду. Хотите? Я вскипячу?
Н е з н а к о м к а. Нет, благодарю. Лучше позвольте присесть.
Я н в а р с к и й. Конечно-конечно. (Вскакивает, тут же убирает пистолет в ящик и направляется к дивану.) Вы уж извините за бардак и грязь. (Стряхивает пыль с дивана.) Садитесь, прошу вас. Не побрезгуйте, сами понимаете, общежитие.
Н е з н а к о м к а (садясь). Общежитие?.. Ах, ну да. Общежитие. Иначе не назвать!.. А вы – писатель, не так ли?
Я н в а р с к и й (радостно подсаживается, но не близко). Вы обо мне знаете?! Вы обо мне слышали где-то?!
Н е з н а к о м к а. И знаю, и слышала. Вы тот самый писатель, который все время сидит здесь и что-то пишет. Вас все знают.
Я н в а р с к и й. Все?..
Н е з н а к о м к а. Во всяком случае, все, кто о вас рассказывал. Мне стало жутко интересно, и я решила непременно с вами познакомиться.
Я н в а р с к и й (расстроенно). Мм… Ну ясно… Мне приятно, честно. Хоть вы заинтересовались мной…
Н е з н а к о м к а. Вы так смотрите на мои туфли…
Я н в а р с к и й. Любопытно, откуда у вас сафьяновые туфли.
Н е з н а к о м к а (смеется). Думаете, я не могу себе позволить?
Я н в а р с к и й. Не-е-ет, что вы… Я не это имел в виду. (Разглядывает ее с ног до головы.) А вы очаровательны… Давно не разговаривал с женщиной. И уж тем более не сидел так близко.
Н е з н а к о м к а (опять смеется). Правда? Впрочем, мне известно, что вы, писатели, не очень-то заинтересованы в женщинах. У вас одна женщина – ваша работа.
Я н в а р с к и й. Что вы! Заинтересованы! А как же! Вот только не с той целью, что преследуют более приземленные мужчины. Мы замечаем в женщинах в первую очередь душу, а уже потом влюбляемся в оболочку.
Н е з н а к о м к а. Впечатляет. Платоническая любовь нынче такая редкость. У всех друг к другу столь пренебрежительное отношение, чувствуешь себя… будто все время кому-то должен! А это уже не любовь.
Я н в а р с к и й. Неужели! Неужели хоть один человек это понимает!
Н е з н а к о м к а. Всем нужны деньги и молодость. (Потупив глаза.) И я это знаю из собственного опыта… А ведь есть в жизни и другие ценности. Да, никому нет дела до высших идеалов.
Я н в а р с к и й (в сторону, восхищаясь). Господи!.. Эта женщина – чудо!..