Обитель спящих
Шрифт:
— Что ты хочешь слышать сегодня?
— «Лесную деву».
Все песни своей пленницы он знал наизусть, потому что новые она сочиняла очень редко, а те, что знала, спела ему уже не одну сотню раз.
Но он мог слушать бесконечно. У аквилонской красавицы был чистый, высокий голос, а в искусстве игры на арфе ей и вовсе не было равных: под пальцами Раины в ней слышался то щебет птиц, то журчание воды, то завывание вьюги.
Раина, кивнув, провела рукой по струнам. Лицо ее приняло задумчивое и вдохновенное выражение. Как бы ни ссорились они, как бы ни проклинали друг друга, он все был готов отдать за тот чудный блеск,
Раина пела по-аквилонски, но он звал все живые и несколько мертвых языков. Когда она, обладавшая прекрасным слухом и памятью, пела баллады, сложенные в Бритунии или Немедии, он понимал их смысл лучше, чем сама певица.
Не верь, ее верь глазам слепым,
Не верь волшебной тишине,
Когда, прозрачная, как дым,
Под темным пологом лесным
Лесная дева при луне
Поет сородичам своим!
Опасно в лесу не зверье!
Ты, рыцарь, луной ослепленный,
Спасайся от девы зеленой.
Беги обольщенья ее!..
Тихонько подпевая, он растянулся прямо на груде золота и закрыл глаза. Голос Раины звучал все тише, все печальнее. Баллада имела грустный конец — рыцарь, завлеченный пением лесной девы, забыл про оставленную в замке невесту и больше не вернулся к ней. Бедная девушка сошла с ума от горя, ушла в леса и сама стала лесной девой и погубила немало прекрасных рыцарей, мстя мужчинам за вероломство. Раина каждый раз плакала на последних строчках, заплакала и теперь. Но он уже спал, чуть посапывая во сне.
Девушка отложила арфу, подула на большой, исходящий теплым золотым светом шар — ее тюремщик, спящий теперь подле, уступил ее просьбе и сменил свет, хотя прежний ему нравился больше, — и снова взялась перебирать драгоценности.
Это, кроме музицирования, было ее единственным, но бесконечным развлечением. Еще до того, как он выкрал ее с проплывавшего мимо проклятого острова корабля, здесь были груды золота и камней. Ни одно судно не могло безнаказанно пройти в этих водах — каждый раз зная заранее о приближении какого-нибудь корабля, он поднимал бурю и топил его, не оставляя в живых ни женщин, ни детей. Ему не нужны были рабы. Он забирал ценности, а остальное пускал на дно.
Впервые узнав о его кровавых вылазках, Раина проплакала несколько дней — а после привыкла. Все равно ее уговоры не производили на него ни малейшего впечатления, она только впустую тратила силы. Милосердие было ему неведомо, а страх перед тех, что люди обнаружат его убежище — слишком велик. Почему он, такой огромный и сильный и к тому же могущественный маг, боялся людей, Раина понять не могла. Она не раз спрашивала его об этом, но он только криво усмехался.
Но если до ее появления он разорял корабли лишь защищая свое уединение и накопленные сокровища, то теперь было иначе. Раньше его не интересовал груз судна, одно лишь золото и драгоценные безделушки — а они встречались редко, разве что удавалось потопить пиратов, уже скопивших в сундуках немало подобного добра. Теперь же он обшаривал добычу от трюма до капитанской каюты, выискивая для Раины разные редкости. Первое отвращение, мешавшее оценить его галантность, быстро прошло, и она уже с нетерпением ждала его возвращения из очередной вылазки. Он приносил ей сласти и фрукты, редкие вина, молоко в больших мохнатых орехах, шелка и парчу. И, конечно, украшения.
Все красавицы неравнодушны к побрякушкам, и Раина не была исключением. Ибо она была красива. Единственное, что портило ей удовольствие, это отсутствие зеркала, хотя бы совсем маленького. Но когда он заколдовал ее, сделав бессмертной и вечно юной, он в тот же день вынес и безжалостно выкинул в море все серебро, хранившееся в его сокровищнице. На ее сетования он приволок ей откуда-то огромный золотой поднос, но тот не годился, поскольку искажал цвет, делая все одинаково желтым.
И все же она могла часами без устали сидеть в сокровищнице и рыться в сверкающих грудах. Зная эту ее слабость, он мог, рассердившись, выставить ее в другие залы, завалив вход в заветную анфиладу тяжелым камнем. Но это случалось редко — зная капризные характеры друг друга, они старались не затягивать ссоры.
Перенося ее из зала в зал, он взваливал на плечи и ее огромную постель, увязав в огромный узел подушки, перины и одеяла. Вот и сейчас, разваленная в изящном беспорядке, она лежала среди бесконечных сокровищ. Раина, примерив напоследок алмазную, с сапфирами диадему вендийской работы, сняла с себя тяжелые украшения, юркнула под меховое одеяло, свернулась в калачик и заснула.
Магический шар, гаснущий без присмотра, уже почти потух, когда он внезапно проснулся и поднял голову. Раина спала. А где-то поблизости плыл корабль.
Стремительный, как ящерица в старых развалинах, он помчался по темным коридорам и залам, безошибочно ориентируясь в огромном лабиринте пещер. Все ходы и выходы он знал здесь наизусть.
Переведя дыхание у подземного озера, в котором он брал для Раины чистую питьевую воду, он нырнул, нацелясь в неразличимый под черной водой коридор. Это был самый короткий путь наверх, и уже несколько мгновений спустя он выныривал на поверхности круглого, как плошка, озера, отфыркиваясь и разбрызгивая хрустальную ледяную воду.
Весь остров представлял собой кольцо невысоких и очень старых гор, окружающее большую зеленую долину, посреди которой раскинулось озерцо. В нем никто не жил, оно никогда не зарастало тиной, ибо вода его, уходящая в самые корни гор, была холодна, как лед. Зато в ручьях, питавших тайный лаз хозяина острова, в изобилии водилась рыба, а по берегам, копошась в зарослях тростника и водяных лилий, селились огромные колонии птиц.
Немного обсохнув и отдышавшись, он определил, с какой стороны приближается судно, и помчался к берегу ему навстречу.
Солнце стояло в зените, море было светло и спокойно. Кораблик, казавшийся совсем игрушечным с огромного расстояния, белым пятнышком маячил у горизонта. Он сощурил глаза, пытаясь различить сквозь полуденное марево, что за люди плывут мимо его острова. Но корабль был еще слишком далеко.
Мысль добыть Раине пару нравилась ему все больше. Девчонка стала слишком капризна в последнее время, а новый пленник сулил новые забавы — не только ей, но и ему.
К людскому роду он испытывал опасливое презрение, а потому, не задумываясь, превратил бы в игрушку любого зверя этой породы. В сущности, налеты на корабли тоже были его игрой — если бы в его дворце было уже столько сокровищ, что не влезало уже ни одной монетки, он все равно продолжал бы время от времени выходить в море — просто ради удовольствия.