Обитель зла
Шрифт:
— Пусть идет.
Затем он снова удобно откинулся назад и развернулся в кресле лицом к двери. Она вскоре открылась, и вошел человек в элегантном синем пальто и мягкой серой шляпе, с сигаретой во рту. У него было моложавое лицо, на котором гуляла неопределенная улыбка, и умный циничный взгляд.
— Привет, капитан. — Вошедший пяткой захлопнул дверь и привалился к ней с утомленным видом, словно порядком устал от жизни.
— Привет, Кеннеди, — кивнул МакБрайд. — Присаживайся.
— Спасибо. — Кеннеди плюхнулся на стул, расстегнул пальто, однако снимать его не стал.
МакБрайд
— Спасибо за передовицу.
— Пожалуйста, Мак.
— Твоя газета желает раскритиковать нас в пух и прах?
— Наше дело — критиковать всех, кого можно и нельзя.
— Угм. Понятно.
Кеннеди стряхнул пепел с сигареты.
— Разумеется, тебе нелегко. — Он насмешливо улыбнулся, повел плечами. — Я же знаю, что у тебя руки связаны.
— Чего? — МакБрайд впился в него взглядом.
— Ты слышал, Мак. Уж поверь, мне много чего известно. Ты и сам в курсе, что ты не начальник в нашей полиции.
МакБрайд плотно сжал губы.
— Лично ты, — продолжал Кеннеди, — с большим удовольствием надел бы наручники на этого мерзавца, на Кавалло. Разве нет?
У МакБрайда сузились глаза, он вынул трубку изо рта и ответил вопросом на вопрос:
— А разве да? — При этом пальцы его сомкнулись вокруг горячей чашечки трубки.
— Еще бы. Но… — репортер сделал выразительную паузу, — ты этого не можешь.
— Послушай, Кеннеди, ты зачем пришел — насмехаться?
— Не знаю, зачем я пришел. На улице холодно, а у тебя тут всегда тепло. Ну… я и подумал, не зайти ли перекинуться парой слов.
— Ты подумал, не разузнаешь ли чего новенького. Выкладывай уж как есть. Однако мне нечего сказать. Новостей у нас не густо. Зато в твоей газетенке кишмя кишат остряки. Джинк Кавалло живот надорвет, читая эту статью. Урод паршивый!
— Что-нибудь непременно случится, Мак. Когда этакий мерзавец, торгующий контрабандным спиртным, начинает править городом, подминает под себя полицию, что-нибудь обязательно произойдет.
— Меня-то он не подмял! — рыкнул МакБрайд.
— Черта с два не подмял. Ты будешь мне рассказывать! Мак, я не новичок в своем деле и все понимаю. Ну, может, Кавалло не самолично тебя взнуздал — но все равно руки у тебя связаны. Кавалло кем-то распоряжается, этот человек командует кем-то еще, а тот уже отдает распоряжения тебе.
— Кеннеди, ты несешь чушь.
— Едва ли. Согласен: я не могу сам все это проверить и доказать, зато я умею шевелить мозгами. Кое-что я знаю точно и всего-навсего делаю очевидные выводы из простых фактов. Мне известно, что Джинк Кавалло — башковитый итальянец с револьвером в кармане. Он женат на сестре Тони Диорио, а Диорио — президент Клуба стойких, а Клуб имеет на выборах две тысячи верных голосов и еще тысячу потенциальных. И ни для кого не секрет, как крепко эти итальяшки держатся друг за друга. У нас на заводах большинство приезжих рабочих — итальянцы, и они безгранично верят Клубу. И обрати внимание, Мак: именно Клуб пропихнул Поццо в муниципалитет, а Малроя — в государственные прокуроры. А твое управление как раз государственному прокурору и подчиняется. Худшего начальника у вас в жизни
Пока Кеннеди говорил, МакБрайд и бровью не повел. Ни взглядом, ни движением не выдал, с какими чувствами он слушает репортера. Он лишь задумчиво посасывал трубку, глядя куда-то вниз — то ли на собственный крючковатый нос, то ли дальше в пространство. Однако в душе у него клокотала ярость, она вздымалась и билась, словно огромные волны в шторм. Потому что Кеннеди был прав; каждая его фраза попадала в точку. Но МакБрайд был не из тех людей, что принялись бы ныть и жаловаться; подвести родное управление он тоже не мог. С давних-предавних пор капитану была присуща неколебимая верность — верность своему долгу полицейского.
— Ты высказался? — осведомился он небрежным тоном. — Тогда проваливай. Я занят.
— Понимаю, Мак. Я задел тебя за живое, да? Все правильно, ветеран ты наш. Ты должен молчать, как и все. С твоей стороны было бы глупо признать вслух, насколько Кеннеди прав. Ну да ладно. — Репортер поднялся и закурил новую сигарету. — Я все понимаю, капитан, и не обижаюсь. Но когда поднимется шум, не забудь обо мне. Мак, оно не может так долго продолжаться. Вот увидишь: кто-нибудь да совершит какой-то промах. Скажем, разинет рот на большее, чем может проглотить. Я уже видел подобную гниль в других местах — в Сан-Франциско, Чикаго, Новом Орлеане. Меня на мякине не проведешь; я стою в сторонке да посмеиваюсь в кулак. — Кеннеди глубоко затянулся. — В твоей команде есть один сумасшедший ирландец, который, того и гляди, выложит публике, что у него на душе. Его погонят взашей, да еще, возможно, он и пулю словит.
— Это ты о?..
— Да-да. О Джеке Кардигане. Пока, Мак.
— До свидания, Кеннеди.
Когда дверь за репортером закрылась, МакБрайд дал волю чувствам. Он встал, выпрямился во весь рост, широко расставив ноги, сжав кулаки; зло сощуренные глаза так и горели.
— Черт, Кеннеди, ты б только знал, как ты прав! — пробормотал капитан. — Будь я один… не будь у меня Анны и Джудит… Я же связан по рукам и ногам, будь оно проклято! И дома — и тут! — Он повалился в кресло, понурил голову, и с виду как будто мгновенно постарел на несколько лет.
2
Он все так же сидел у стола, в той же самой позе, когда спустя пятнадцать минут дверь внезапно распахнулась, и в кабинет, не постучавшись, вошел Джек Кардиган. Лет тридцати, высокий, худощавый, темноглазый. В полиции говорили, что Кардиган отчаянно храбр, что он — тертый калач и отменный стрелок. Так оно и было.
— Стив, ты как в воду опущенный, — заявил он с порога.
— Верно, Джек. Тут Кеннеди…
— А, этот парень!
— Кеннеди ко мне заходил. Вот уж хитрая бестия. Идеи у него прямо-таки роятся, причем каждая бьет не в бровь, а в глаз.