Облачно, с прояснениями
Шрифт:
Кто-то, кажется толстуха Сергованцева, провожавшая ее вместе с остальными до машины, крикнула громко:
«Брось, Настя, вон тебе даже пропуск постоянный оставили, стало быть, приходи, когда только захочешь!»
Но Настя не улыбнулась в ответ, еще раз поглядела на старых своих подруг, и глаза у нее были такие скорбные, что сердце Лидии Ивановны больно сжалось.
«Теперь, милые мои, я уже не ваша, я теперь отрезанный ломоть», — сказала Настя.
«Вот и я тоже стану отрезанный ломоть, — подумала Лидия Ивановна. —
Она задумалась, опустив голову.
Таня (что за чуткая душа, однако!), как бы разгадав ее мысли, крепко прижала к себе ее руку.
— Тетя Лида, я вам вот что скажу, ведь нам всем ужасно повезло.
— Кому это — вам всем? — спросила Лидия Ивановна.
— Мне, Наташе и Римме. И бабушка тоже считает, что нам повезло.
— Да, бабушка каждый раз говорит, — добавила Наташа, — вы у меня везучие…
— Чем же вам повезло?
— А тем, что мы к вам попали.
— Бабушка вас очень видеть хочет, тетя Лида, — сказала Таня. — Она вас часто так вспоминает.
— И я ее вспоминаю, девочки. Шутка ли, сколько всего вместе пережито! — задумчиво произнесла Лидия Ивановна.
Почему-то вспомнились зимняя дорога под луной, блестящий на дороге снег, ветер, завывающий в ушах, когда они обе тесно прижались друг к другу в кузове грузовика.
— Знаете, тетя Лида, что мы придумали? — спросила Наташа. — Надо вас к нам привезти, все вас видеть хотят: и бабушка, и мама, и папа. Прямо завтра мы за вами утром зайдем, хотите?
— Завтра? — спросила Лидия Ивановна. — Не знаю, право. У меня столько дел по дому накопилось, все на воскресенье откладывала.
— Какие же у вас дела?
— Убраться надо, полы вымыть, постирать кой-чего.
— Тетя Лида, зачем вам все это? — вдруг спросила Таня с бессознательной беспощадностью юности. — Стирать, мыть полы, еще там чего? Вы же одна, сама себе хозяйка, хотите сегодня будете стирать, хотите через неделю, кто вам слово скажет?
— Это верно, — согласилась Лидия Ивановна. Улыбнулась, чтобы Таня не поняла, как внезапно больно резанули ее Танины слова.
— Значит, договорились? — спросила Наташа. — Завтра ровно в одиннадцать мы за вами заходим, тетя Лида, и на весь день к нам!
— Как бабушка обрадуется! — сказала Таня.
— А мама разве нет? — спросила Наташа.
— Я тоже с вами, — решительно проговорила Римма. — Берете меня в компанию?
— Что с тобой поделаешь? — сказала Таня.
Лидия Ивановна взобралась к себе на третий этаж. Тишина привычно встретила ее.
Однако впервые за эти годы тишина не давила, не пригибала книзу.
Не зажигая света, она подошла к окну, глянула вниз, надеясь еще раз увидеть своих девочек. Но они, должно быть, уже успели уйти.
Срок давности
Я сказала:
— Какой у тебя миленький значок!
Я нарочно выбрала что-то не очень, на мой взгляд, ценное, принадлежащее ей, потому что хорошо знала, что последует за моими словами. И не ошиблась.
Она мгновенно отколола от платья значок, изображавший на малиновом фоне крохотную раскрытую книгу синего цвета, протянула мне:
— Нравится? Так возьмите…
Не возьмешь — обидится.
Она, ее зовут Ляля, из той довольно редкой породы людей, о которой говорят: «Последнюю рубашку с себя снимет, единственным куском хлеба поделится».
Она ничем не дорожит, ни за что не держится, легко отдает все, что бы у нее ни попросили.
Должно быть, потому у нее нет ни нарядных платьев, ни безделушек, ни радующих глаз приятных пустячков — заколок, гребешков, шарфиков, клипсов. Едва лишь появится у нее какая-то занятная гребенка, заколка, ремешок для часов, уж не говоря о красивом платье или блузке, как мгновенно вынырнет подружка, соученица по школе или соседка по дому, привыкшая зариться на чужое и немилосердно завидовать, и Ляля тут же подарит то, что у нее просят. И после не вспомнит о том, что подарила.
Лялины подруги почему-то все, как одна, попрошайки и завистницы.
Было у Ляли бархатное платье, кубово-синее, отделанное кружевами цвета чайной розы, очень ей шло. Попросила надеть соседка, выходившая замуж. Позднее соседка призналась: молодому мужу пришлось по душе именно это платье, ему вообще нравится бархат…
— Так берите его, — сказала Ляля.
Был превосходно сшитый брючный костюм, зеленый с белым, тоже кто-то выпросил. Еще было маленькое черное платье; пришла к ним девушка, она с нею прошлым летом познакомилась, вместе ездили на пароходе от Москвы до Углича, увидела платье, восхитилась, попросила снять фасон, сулилась привезти на следующий день к вечеру.
Прошло уже около сотни вечеров, ни той самой девушки, ни платья.
Я говорю Ляле:
— Узнай ее адрес, поезжай, забери свое платье.
Смеется, машет рукой:
— Вот еще, мне легче новое сшить!
Она превосходно шьет, сама научилась; может быть, потому, что умеет шить, она и не дорожит вещами?
Она любит книги, умеет охотиться за ними, порой раздобудет какую-нибудь нашумевшую новинку, прочитает ее залпом, а прочитав, не прячет книгу подальше, отнюдь, а дает почитать каждому, кто бы ни попросил.
Но ведь все издавна знают: «зачитать» книгу вовсе не предосудительно…
Она выросла на моих глазах. Наши квартиры на одной лестничной площадке. Моя однокомнатная и Лялина двухкомнатная, в которой она живет вместе с дедом.
Помню, они переехали сюда тому уже лет десять-одиннадцать. Старый, но еще крепкий человек и его внучка, маленькая девочка, смуглолицая, темноволосая, с неожиданно светлыми, словно взятыми с другого лица глазами. Все жильцы удивлялись, почему у девочки нет родителей, один лишь дед.