Облачные замки

Роэн Майкл Скотт

Водостоки были крепкие и содержались в порядке, а в местах сварки имелись готовые опоры для ног. Трудновато мне пришлось между вторым и третьим этажами и на самом верху, под огромным бугристым карнизом, который чуть не остался в моих руках и изверг мне за шиворот смесь из нанесенных ветром листьев и грязи непонятного происхождения. Наверное, голубиные останки; но к тому времени когда я добрался до крыши, мне было уже абсолютно все равно. К счастью, когда строилась эта громадина, крыши были местом, куда приходили, чтобы насладиться открывающимся с них видом, поэтому здесь был предусмотрен узорчатый парапет, за который я смог ухватиться. На нем красовались претенциозные фамильные

девизы и возвышенные дурацкие изречения. Я подтянулся и, оказавшись над буквой «U» в слове «HUMILITAS» [66] , принялся искать сигнализацию, но ничего не обнаружил. Путь наверх, показавшийся мне вечностью, на самом деле занял не более пяти минут. Я перекинул веревку через букву «А», которая показалась мне самой прочной, и спустил концы вниз. И вскоре все мы оказались на крыше.

66

Humilitas (лат. ) – смирение.

Здесь, наверху, было не так холодно, однако все мы продолжали дрожать. Джип достал бронзовую флягу и пустил ее по кругу; содержимое ее было бесцветным, маслянистым и ничем не пахло, но произвело в моем горле эффект разорвавшейся бомбы. «Белая молния» – самая убойная разновидность виски из всех когда-либо растворявших печень.

– Надеюсь, ты заново покрыл ванну эмалью, – сказал я ему, протягивая флягу обратно.

Он фыркнул:

– Там, где это разливали, нет ванн и в помине. Напиток на вкус был не очень похож на эликсир жизни, но подействовал воодушевляюще. Мы осмотрелись и обнаружили посредине крыши большой стеклянный купол. Он был занавешен и затемнен, этакий тенистый пруд, в котором ничего не двигалось, кроме отражений наших лиц. Рамы стекол-витражей были изнутри защелкнуты на оконные шпингалеты.

– Спорим, они болтаются туда-сюда, – заметил Джип. – А вот эти и совсем не производят впечатления особенно крепких.

Действительно, вскоре нам удалось открыть одно из огромных окон.

– Э, а может, тут есть сигнализация?

Катика покачала головой:

– Едва ли, если Лутц использует это помещение так, как мы предполагаем. Он не стал бы рисковать, чтобы сигнализация случайно сработала и его охранники ворвались бы сюда . Здесь будут другие стражники, уж поверьте мне.

Я раздвинул занавески и заглянул внутрь; мою щеку согревало теплое дыхание Катики. Тишина мертвая, ничем не нарушаемая, и застоявшийся воздух помещения, которым редко пользуются. Трясущимися руками я достал фонарик. Темнота, казалось, поглотила его луч, явив нам лишь крохотный кружок высвеченного ковра.

Джип вопросительно поглядел на Катику, которая вздрогнула.

– Я ничего не чувствую. Но это не значит, что тут ничего нет.

Молл уже перекинула ногу в проем. Я попытался ее удержать, но она стряхнула мою руку.

– В некотором смысле я защищена, – прошептала она, отматывая немного веревки. – Сначала я, потом пусть идет маленькая ведьмочка. И только потом вы, мужчины!

Затем без лишних разговоров она скользнула вниз, ухватилась за веревку и, повиснув на ней, принялась изучать пол, освещая его фонариком. Потом она преодолела оставшуюся пару футов и приземлилась легко, словно перышко. Катика последовала за ней, бормоча проклятия: она зацепилась юбкой за торчавший в раме гвоздь. Молл подхватила ее и бесшумно поставила на пол. Нам с Джипом было разрешено спуститься только после того, как она исследовала воздух.

Мы стояли, утопая в мягком ковре, и бесцельно шарили лучами фонариков по стенам.

Джип пожал плечами:

– Ну,

если твой друг и занимается тут чем-то не особенно хорошим, то он очень ловко это маскирует. Здесь скучно, как в спальне епископа!

Молл ухмыльнулась, и зубы ее сверкнули в неярком свете фонариков.

– Эх, порассказала бы я вам кое-что о святых отцах…

Катика зашипела как кошка и принялась царапать оказавшийся рядом изящный шкафчик – один из тех, что обрамляли стены. Дверцы были закрыты, но ее цепким пальцам удалось открыть замок. На зеркальных полках блеснул металл – те покрытые узорами сосуды, которые я видел тогда, серебряные, золотые и серебряные с позолотой. С лихорадочной энергией она кинулась к следующему шкафчику, и перед нашими глазами предстали астролябии и другие диковинные старинные инструменты, украшенные обильной гравировкой и сто ящие наверняка целое состояние.

Я тихонько запротестовал:

– Катика, это, может быть, просто часть коллекции Лутца. Он, в конце концов, известный любитель антиквариата и баснословно богат…

Но она уже открыла следующий шкафчик, и я отскочил назад. В нем лежал всего-навсего сложенный кусок богато украшенной тяжелой ткани, выцветшей и на вид очень пыльной, но поблескивавшей вышивкой из драгоценных камней. И все это великолепие было забрызгано и заляпано грязными пятнами и источало по всей комнате редкостное зловоние.

– Ритуальное покрывало! – тихо произнесла она. – О, ничего не изменилось. Давай теперь посмотрим на знак, который ты тогда видел. Ты уверен, что он именно там, под ковром?

– Я же говорил, что люди Лутца сдвигали мебель и скатывали ковер!

Джип потянул ковер, затем приподнял с одной стороны тяжелый шкафчик времен Империи.

– Придется попотеть, прежде чем мы все это сдвинем…

– А мне плевать, если Лутц узнает, что здесь кто-то был. Пусть этот ублюдок с ума сойдет от беспокойства!

Я вытащил меч из ножен и принялся кромсать ковер вдоль и поперек, так что его клочья полетели во все стороны. Разрез зазиял, как рваная рана, и появился отполированный мрамор с прожилками из металла.

Я отшвырнул ногой куски ковра, и мы зажгли фонарики. По периметру комнаты мрамор был серый, обычный, такой, как в приемных офисов богатых фирм. Но когда Молл отбросила последние остатки ковра, мы увидели вставки из более дорогих пород в широком круге, который я успел тогда заметить. Джип с Катикой отступили назад и оттащили меня, явно не желая оказаться внутри круга.

Молл первая нарушила тишину, приглушенно и как-то жутковато засмеявшись:

– Это что еще за игрушки?

Рисунок заполнял собой центр зала: кольцо из камня потемнее, внутри его – изящная надпись из завитков; а через весь круг пролегали жирные прямые золотые лучи, составлявшие зловещую пентаграмму. Ее заостренные щупальца соединялись на вершинах и у основания, составляя внутренний и наружный пятиугольники. Эти фигуры и приглушенный серый фон отдавали стилистикой 1930-х годов – но не Баухауса [67] , а тяжеловесных классических строений, которые разбросаны по Мюнхену и с фасадов которых в свое время убрали свастику. Но теперь я увидел и то, что располагалось в мраморе под рисунком, – огромную полосу вставки, практически бесформенную, в колеблющемся свете фонариков она показалась кровавым пятном или языком пламени.

67

Баухаус (нем. Bauhaus) – конструктивистская архитектурная школа в Веймаре (1919—1933).