Облачный полк
Шрифт:
Я стал смотреть. Железная дорога, насыпь, грязный, сажистый снег, кусты под насыпью срезаны – немцы летом старались. Все правильно: до моста недалеко, кустов не должно быть, в кустах партизанен как засядут… Вырубили не под корень, а на полметра, так что под снегом остались короткие пеньки – тоже защита.
– Дыши тише, – посоветовал Саныч. – Пар не выпускай, немцы не дураки.
Я старался не дышать. То есть не выдыхать сразу, а освобождать воздух мелкими порциями, постепенно, чтобы он успевал растворяться.
– Шевелись поменьше, – продолжал Саныч. – Мускулами шевелись, а руками не двигай. Кулаки можно сжимать. Песни хорошо вспоминать.
Он еще много чего советовал. Я попробовал песни, стал петь про себя. Но оказалось, что никаких песен я не помню; раньше несколько пионерских знал, но за последнее время совсем позабыл, только мотив и про флаги еще что-то, как они реяли. Я стал сочинять сам про флаги, ветер и про атаки, и это помогло – увлекся, как-то погрузился в себя и ничего не услышал. Саныч пнул меня и что-то прошипел. В лесу крякнула испуганная зимняя птица, клест, наверное, или дрозд, или кто там зимой у нас шаландается…
– Так, – сказал Саныч.
– Идет. – Я потянулся к автомату.
– Не наш, – помотал головой Саныч. – Не сопи, говорю, живи равномерно.
– Откуда знаешь, что не наш?
– Мало сидим еще, – объяснил Саныч.
Сидели на самом деле не очень долго, меньше часа, Саныч рассказывал, что и по десять можно просидеть, дожидаясь своего поезда. Тут терпение важно – все как на рыбалке.
Послышался паровоз. Он пыхтел, гремел железом и выбрасывал выше елей подушки черного дыма. Я потянулся к гранатам, но Саныч рыкнул, и я сунул дурную ладонь в снег, но совсем его не почувствовал – снег был теплым.
– Тихо, говорю! – прошипел Саныч. – Тихо!
Показался поезд. Старый маневровый паровоз толкал перед собой две открытые платформы, заполненные обрезками рельс, железными бочками и колесными парами, которые и производили лязганье.
– Перед эшелоном всегда порожняк пускают, – объяснил Саныч. – На всякий случай – вдруг бомбу подложат? А это так состав, ерунда, скрипелки чинить везут, раненых, почту. Это нужно пропускать. Не высовывайся-ка!
А я и так не высовывался, вдавился в снег, выглядывал одним глазом. Поезд тянулся долго. Он был не очень длинный: два потрепанных пассажирских, в которых ехали офицеры, три солдатские теплушки и четыре товарных вагона. Поезд еле тащился, машинист не спешил – чем медленнее едешь, тем дольше живешь, домой вообще возвращаться здорово. Состав прогромыхал мимо, и еще долго в воздухе висел паровозный запах, а над лесом бумкало железо.
– Кому-то сегодня повезло, – сказал Саныч. – А кому-то нет. Теперь наш пойдет, с танками. Сегодня должны быть танки, штук десять, не меньше.
Саныч показал два сжатых кулака.
– Это хорошо, что танки. – Он постучал кулаком о кулак. – Где еще с танками придется встретиться? В партизанском деле танки редко встречаются, а мне танка как раз не хватает…
Саныч замолчал и уставился на меня.
– Слушай, Дим, а как, интересно, засчитывается? Я в смысле танков. Вот если мы тут сожжем танки, но они вроде как не на ходу, это что, нам не засчитается, что ли? Как думаешь?
– Не знаю.
– Надо было выяснить, опять плохо подготовились. Я вот про танки мало что знаю…
Саныч принялся рассуждать про танки и их учет, про то, что хотел бы еще самолет сбить, «фоккер», например, они вот низко летают, но оружия подходящего не достать. Тут нужен пулемет крупнокалиберный, а где его взять? Нет, у него есть противотанковое ружье, но оно полтонны весит, его не поворочаешь…
– А подводную лодку тебе не надо сбить? – не удержался я.
Саныч замолчал. Видимо, в таких масштабах он раньше не думал. Но идея ему явно понравилась.
– Подводную лодку не получится, – вздохнул Саныч после минуты размышления. – Где ее у нас найдешь? В Волхов они могут зайти? Или в Двину?
– В Двину, наверное, могут. А в Волхов вряд ли… Хотя можно перевезти по железной дороге.
Саныч плюнул рассерженно.
– Все равно далеко. А тут только катер какой вшивый затопить получится. Надо летом помозговать… Следи за дорогой, я отдохну.
Саныч перевернулся на спину, стал смотреть в небо. Сломал веточку, сунул в зубы, разжевал.
– У нас на фабрике за перевыполнение плана премию выписывали, – сообщил он. – Можно было купить козинаков. Надо в штаб предложение внести, чтоб за каждого фашиста карамель давали. Или тушенку, допустим. Если же кто офицера пристрелит, тому всю неделю на кухне только со дна зачерпывать и хлеба двойной паек с чесноком. Ну, а если уж кто майора или там генерала…
Тут Саныч замолчал. Видимо, он заранее не придумал, что выдают доблестному партизану за победу над генералом.
– За генерала уже совсем особый паек полагается, – сказал Саныч. – Не просто повышенный, а сверхповышенный. В него должны входить… – здесь Саныч опять запнулся. – Там тушенка должна быть, сахар, яичный порошок и сгущенка. Ты сгущенку пробовал?
– Не.
– Я пробовал. Нам пять банок присылали, для разведгрупп. Ее только летчикам полярной авиации выдают и подводникам. Это молоко такое, густое, как мед. И с сахаром. Я полбанки съел, представляешь?! Очень вкусное. В повышенном пайке три банки будут. И сухое мороженое еще, его можно молоком разводить…
Я начал клацать зубами. И от голода, и от холода, и от того и другого вместе. Сгущенка, однако.
– Ладно, – сказал Саныч, – уже недолго. Скоро согреемся как следует.
Он хрустнул пальцами.
– Сегодня что-то мало поездов… Обычно часто шастают, точно что-то намечается. Слышишь-ка? Катят. Слышишь?
Я не слышал.
– Уши потри.
– Зачем?
– Станешь лучше слышать. И перед боем полезно…
То ли правда, то ли врет, я не знал, но на всякий случай потер. И действительно услышал – цык-цык-цык, несерьезно – не думал, что танки так звучат.
– Дрезина, – пояснил Саныч. – Значит, наш эшелон, важный. Тише сиди, зубами не щелкай.
Я сунул в зубы варежку – чтобы не клацали.