Облака
Шрифт:
Дело в том, что мальчик с вечера заготавливал кипу хвороста, и, затем, чтобы не тратить спички, которых не так уж и много осталось, попросил "белую" об этой услуге.
Возвращаясь же из дневных похождений; весь покрытый паутиной, засохшими слоями ягодного сока, мальчик садился возле Джоя, смотрел в его тоскливые глаза, гладил за ухом да говорил:
– Пусть ты и собака, а с тобой мне лучше, чем с людьми. Ну, скажи, чем же ты хуже моего папаши? Чем? Да - мой папаша, умеет говорить слова, хотя и в твоем лае чувств может быть и не меньше, нежели в его голосе. А!
– еще мой папаша считает себя властелином всего мира! По его мнению - все низшие, а он - Бог. И у него есть еще какие-то мыслишки? Ну и что? Что
– и мальчик плакал, гладил Джоя и плакал...
И чем дальше, тем больше времени проводил мальчик, возле этой маленькой собачки. Он и ласкал его, он и сказки ему рассказывал, и про свою, безрадостную жизнь тоже рассказывал, и верил, что Джой понимает его.
И Джой действительно понимал - пусть не слова, но нежные, обращенные к нему чувства.
И вот песик этот день за днем, да и полюбил этого доброго и несчастного мальчика, также, как и прежнего своего хозяина Диму. Нет - не то, чтобы любовь его к Диме угасла - просто он не мог не полюбить - ведь этот мальчик так нежно относился к нему, он был добрым, он был несчастным, и он по прежнему болел.
Лесной, чистый воздух; ежедневно - голоса птиц, купания в реке, вода в которой, благодаря значительному отдалению ее от "цивилизации" была чистой, и даже прохладной...
Поначалу - все это радовало мальчика, но вот потом, примерно через месяц, когда Джой уже мог, хоть и заметно прихрамывая, передвигаться - мальчик, стал мрачнеть.
Все больше и больше времени проводил он в пещере, все больше и больше говорил. Голос его становился тоскливым, часто он начинал плакать, а то из груди его поднимался глубинный, давно затаенный кашель. Вот, в вечернюю пору, сидит он, рядом с маленьким костерком - гладит Джоя, из опухших глаз его, одна за другой появляются, медленно ниспадают по щекам слезы.
– Миленький, миленький песик...
– с недетской, а уж какой-то смертной тоскою шепчет он, и каждое слово его слезою окутано, он шепчет, но время от времени шепот его разрывается изнутри, как воздушный шар проткнутый иголкой - кашлем.
– Прекрасен лес, и вы прекрасны! Но вот ты лежишь, вот ты смотришь на меня своими печальными глазами - с пониманием смотришь, но, мне так чего то не хватает... Знали бы, ты! Голоса птиц, журчание воды, шелест листьев, пение дождя, гром, ваше доброе общество... Но мне так не хватает иных чувств, которых нет здесь! Иных, иных! Я их не находил у людей, но и здесь их тоже нету! А я даже и не знаю, что это за чувства, понимаешь, миленький мой, песик. Знал бы так сказал... Но от отсутствия этих чувств - у меня, что-то в груди давиться... Чего нет здесь, чего и у людей я не находил и, даже, не знаю, что это...
Тут входит Король, вильнет мальчику хвостом, да кивком головы позовет за собою. Они выйдут, пройдут несколько минут по лесу - тут совсем старая, давно нехоженая просека. Остановится тут Король, голову опустит - будто бы прощается.
Саша все понимает:
– Ты говоришь: мы тебя любим, и лес, и река, и небо - все они тебя любят! Но ни от кого из нас ты не получишь то, что есть в твоих братьях - людях. Ты говоришь, что среди людей мое спасенье?... Нет, милый мой брат. Нет! Если не в отчий дом мне вернуться, то куда же? Ответь, добрый ты мой, кто же примет меня лучше чем вы, кто же теплом излечит ту боль, что в груди засела?! Я с вами останусь!
И он поворачивался, и бежал обратно, в пещерку, возле изгиба реки. И там вновь плакал, обнимал Джоя, кашлял.
В средине августа Джоя совсем излечили, и хоть от задней лапы остался один обрубок - он довольно резво бегал, и давно бы мог оставить пещерку, отправиться на дальнейшие поиски... Но он оставался в пещере - оставался потому, что Саша, которого он полюбил не меньше Димы, лежал там, совсем захворавший и не помогали ему никакие из принесенных "белой" кореньев.
Те коренья могли вернуть силы телу, но душа... Душа страдала - это душа, в перерывах между кашлем, выплескивала из груди мальчика стоны, и это из нее, звучал слабый, одними только чуткими ушами, прижавшегося к нему Джоя, слышный голос:
– Не оставляй... я знаю... ты хочешь уйти... тебя кто-то ждет... какой прекрасный лес... сколько в нем жизни... о как мне не хватает... ты не спасешь меня - ты облегчишь боль... Не уходи! Или я закричу...
А Джой, глядя на него, и не собирался уходить. Теперь он все время был рядом с мальчиком, и, время от времени, когда того мучили особенно сильные приступы кашля, начинал подвывать. Рядом был и Томас, он грел его своим тельцем, пел самую нежную свою мурлыкающую песенку, и "белая" неустанно приносила ему коренья - ему этой дружеской, братской заботы было легче. Боль на время уходила, но болезнь оставалась...
Однажды, уже в последние дни лета, когда в воздухе повеяло прохладой, и поплыли по реке первые из умерших листьев, мальчик проснулся в первый час рассвета, да и разбудил всех спавших в пещерке псов плачем - он плакал навзрыд, не мог остановиться минут десять...
Джой уткнулся ему мокрым носом в лицо, Томас тепло пел на животе, и, наконец, измученный мальчик смог вымолвить сквозь слезы:
– Знаете, что мне сегодня приснилось? Я расскажу, а вы слушайте внимательно - ведь, это скоро будет. Итак, представьте - ноябрьский темно-серый день, весь лес темен - не осталось ни одного листика, сгнила трава на земле, но снега еще нет - медленно проплывает густое мрачное небо. Река вся черная, ледяная незримо движется, жжет своим холодом озябшие берега. Все вы собрались на вершине этого оврага. Пред вами, на землице лежу я - весь промерзший, лицо синее - в нем ни кровинки. Лапами вы разрываете землю - вот уже достаточно большая ямы. Своими носами вы поддеваете меня, сталкиваете в яму, засыпаете землею. Потом вы воете тоскливо, задираете головы к этому ледяному небу, и воете - все громче, громче... Тогда я и проснулся, но, ведь это был вещий сон! Эй ты, Король, с человечьими глазами - скажи, мой братец - разве же это был не вещий сон? Разве же выживу я, без того, что мне не хватает?! Нет, нет - не зови меня к людям! Мне средь вас много лучше, чем среди людей!
В тот день Король долго обсуждал что-то со своей королевой, потом же исчез и вернулся только на следующее утро, но не один - с Человеком.
То был огромный, бородатый лесник, а вместе с ним - добродушный волкодав.
Сашка в то время впал в забытье; тяжело дышал, и, весь мокрый переворачивался с бока на бок, шептал, кричал, хрипел:
– Маменька... маменька, где же ты, маменька? Почему у меня нет маменьки?... К людям - нет, никогда! Не хочу видеть эти злые, тупые рожи!... Нет, нет... хочу, хочу... согрейте меня... душу...
Лесник оглядел пещеру, присвистнул:
– Вот это да! Я то думал такое только в сказки бывает! Что у вас, зимовье зверей? А мальчик чей?
И этот могучий великан, подошел к Саше склонился над ним...
Надо сказать, что если при его появлении многие псы, несмотря на то, что он явился с Королем, переполошились - раздался угрожающий рык, да скрежет клыков - то, как только он заговорил - рычанье прекратилось.
Голос у этого человека был очень басистым, но каждое слово, при всем его объеме обволакивалось, и наполнялось, как карамель спокойным и простым, добрым чувством. Слова лились и псы чувствовали, что он не желает никому зла, что он человек простой, и любящий просто и сильно.