Облака
Шрифт:
– Это - волшебство. Подарок от Деда-Мороза.
– Катя вздохнула...
Чего же стоило ей говорить своему отцу столько неправды, придумывать что-то лживое... лживое - пусть даже и для блага Машеньки!
Но она, мучительно переборов себя, после того, как изумленные отец и мать просмотрели ее пятерки, попросила, чтобы позволено ей было выбрать и купить билет самой. И она выбрала детский санаторий, где-то на Карибских островах. Родителям же сказала, что - Францию. Потом всю ночь плакала - хоть и была измождена, не могла заснуть - от того, что соврала...
А потом еще какая-то неправдоподобная история, почему она должна быть в аэропорту одна - когда она рассказывала эту историю, то из носа ее пошла кровь...
И, если семилетняя Машенька поверила, рассказу про деда-мороза, то Петя уже был достаточно взрослым и потом, в сторонней части подвала, шепотом спрашивал у Кати:
– Это ведь ты купила?
– Если бы я!
– с горечью вздохнула Катя, и из глаз ее выступили слезы. Ведь, кто я?... Студентка...
– она посмотрела на свои музыкальные, легкие пальцы.
– Если бы я умела зарабатывать деньги... Нет - я не умею... Это родители мои купили... Да - знаю: я бессовестная, лживая, ничего то я не умею... Ну так вот...
– она тяжело вздохнула - так часто в последнее время вздыхала.
– Как бы то не было, но нам придется как-то пережить в этом подвале две недели. Ты, ведь, понимаешь - дома я не могу появиться.
– Так поживи у какой-нибудь подруги.
– Лучшая моя подруга живет в нашем поселке - от ее матери сразу все раскроется. Московских же девушек я плохо знаю - не было времени хорошенько с ними познакомиться - не стану же я к ним на две недели напрашиваться. Чем они меня кормить станут?
– А Томас и Лис? (так назвали они, по неведенью Джоя, но мы, чтобы не возникло путаницы, будем звать его, все-таки по прежнему)
– И с ними я расстанусь на эти две недели - ведь, не смогу же я их взять с собой...
И на следующий день они прощались с Машенькой - проводили ее в аэропорт, где присоединилась она к группе своих сверстников. Смотрительница этой группы - полноватая женщина с задумчивым выраженьем лица, посмотрела на Машеньку и вздохнув, сказала:
– Какая худенькая, какая усталая девочка. Ну, ничего, скоро ты увидишь "стройные пальмы", вдохнешь "запах немыслимых трав". Девочка, ты, просто, очень долго вдыхала "тяжелый туман". Но теперь все будет хорошо, уж поверь мне.
Машенька, плача, целовала Петю и Катю, и столько чувства, была в этом прощании, что многие оглядывались, а кое-кто даже и останавливался казалось, что в аэропорте пробились три лучистых фонтана.
Но вот Машенька улетела, вслед за перелетными птицами, а Петя и Катя вернулись в подвал...
В один из следующих дней в Катином доме случилась пропажа: убежали Томас и Джой. Их долго искали, звали по снежным лесным тропинкам, однако, на электричке они уже доехали до Москвы.
Дело в том, что и тот и другой почуяли, что Кате плохо, почуяли и где она и вот уже, к Петиной радости, ворвались в подвал...
Катя не могла радоваться: она очень тяжело заболела. Она привыкла к свежему воздуху, к свету Солнца, к жизни вольной - подвал пагубно на нее влиял, к тому же, сказалось нервное перенапряжение - да все это безысходное, по сути, неделя за неделей существование.
Она еще мучилась тем, чем никому не открывала: она любила - о, так безысходно, о так сильно, и свято любила!
"Где ж там встретиться теперь с тобой, в этом царствии зимнем?" - то билось в болящем сердце ее: "Суждено ли нам теперь когда-нибудь встретиться? Быть может, только после смерти... Но, как же я люблю тебя, о юноша, которого видела лишь мгновенье, которого даже и имени не знаю... Но знаю его лучше кого бы то ни было на свете. Ведь наши души едины... Как два облака разъединенные ветрами, но два облака которых так тянет друг к другу... Сколько лиц в толпе - сколько лиц в каждом мгновеньем - но, если мы лишь на мгновенье увидели друг друга и до сих пор, несем чрез невзгоды не
В этом огромном городе Петя лишь с трудом находил для нее пропитание. Для милой Катеньки, не стал бы он, как прежде лазить по помойкам, искать чьи-то подгнившие объедки. Он пытался было ходить по метро собирать милостыню, но тут так скрутила его гордость, что он вернулся в подвал и, проведя всю ночь за рисованием, на следующий день отнес серию мрачных, отчаянных, но талантливых картин на листах, какому-то уличному продавцу, которых их принял за какие-то гроши...
Все же этого было достаточно, чтобы купить еды - но Катя почти ничего не ела... Она не могла есть: и видела она идущего по парку юношу, слышала его голос - вновь и вновь - из этого мгновенья можно было почерпнуть целую вечность. В этом мгновенье она поднимала взгляд вверх, и, завороженная, созерцала необъятность злато-серебристых горных бастионов, улыбалась им, роняла слезы печали - знала, что встреча, несмотря ни на что, все ж, суждена.
И вот в подвал прибежали Томас с Джоем, не отходили от нее. И от тепла этих троих: Томаса, Джоя и Петя - Катя выжила.
В средине декабря среди труб появилось некое загорелое созданье, с сияющими очами, и подбежавши к Кате, расцеловавши ее, смертно-бледную, но улыбающуюся; прикоснувшись теплыми, счастливыми слезами, внесла сказку, столь необычную для этой зимы, что трубы заглохли и сам подвальный воздух расширился, наполнился образами яркими, красочными - сама зима, вздрогнула от этого звонкого голосочка, попятилась, и всем показалось, что в подвале запел яркоперый соловей:
Вода в море светло-лазурная и прозрачная - свет льется из его прохладной глубины, которая живая-живая. Вся живая - каждая плавная, легкая, такая свежая с трепещущим внутри сердечком - волна, каждый брызг!
А как поют эти волны, когда выплескиваются на покатый, желтый песочек! Это же волна музыки - прокатится по сознанию твоему, обласкает, исцелует, и не успеет отойти, как новая ласка нахлынет!
Вот взобьется волна о белый, словно мраморный камень что на песчаном берегу красуется, с хрустальным звоном разобьется он в мириад капелек, а меж ними живой паутиной разольются солнечные лучи - все гуще, гуще - вот прояснится образ, еще неясный, и голос воды - сильный девичий голос запоет:
– Здравствуй, милый берег мой,
И прощай мой дом родной,
Нынче, друг мой дорогой,
Мы пройдемся под Луной.
Подождите вы меня, сестры мои, волны,
Нынче думы все во мне, чувством древним полны,
И проходят предо мной видов древних сонмы,
Подожди те ж вы меня, о подруги сонны...
Только отзвучит та песнь, как из брызг полностью сложится образ прекрасной девы. Волосы ее - то самая нежная, белая пена морского прибоя - в волосах тех украшеньями светятся ракушки, да жемчуга - лик ее излучает легонькую перламутровую дымку, а очи - что две живых океанских бездны; тонки черты ее лица, и кажется, что - она живая статуя, выточенная из тысячелетий кропотливой работы умельцем-океаном. На ней: длинное легкое платье, тоже живое - по его поверхности движется в непрестанном движенье, теченье вод морских. А пальцы на руках ее так музыкальны, что из их кончиков исходит музыка души ее, да расходятся округ лаской да поцелуями. Дева встанет на песок, возле мраморного камня, стоит легкая, смотрит, как заходит за край моря Солнце, и красит сначала простор в живое злато, а потом - в страстный багрянец.