Облепиховый остров
Шрифт:
– Помните, вы как-то сказали, что мы живем, пока есть ради чего, – возбужденно сказал Капио, тяжело переводя дыхание.
– Помню, – спокойно ответил старик, продолжая невозмутимо вытягивать снасть.
– Так для чего живете вы?
Старик остановился и оглянулся. Посмотрев на юношу каким-то неопределенным взглядом, снова отвернулся и застыл. Постояв так несколько секунд, он ответил.
– Ради того, чтобы видеть тебя.
Капио немного растерялся от неожиданного ответа.
– То есть ради меня?
– Да.
– Но вы же жили и до меня ради кого-то, верно? Вы просто не могли быть все это время одиноки, иначе…
– Что?
– Вы не смогли бы прожить ни одного дня.
Старик все стоял не оборачиваясь. Он смотрел вдаль впереди себя, где низко почти над самой водой
– Нас было четыре брата, – заговорил, наконец, Софо. – Мне было тогда, наверное, как тебе сейчас. Я был самым старшим. Мы часто вместе бегали к озеру, играли на берегу, ныряли. Однажды, я заплыл. Далеко заплыл. Два брата-близнеца, они были помладше, поплыли следом. Плавали они не хуже меня, и я им не запрещал далеко плавать. Они тогда утонули. Сначала один, а потом и второй, в попытке спасти брата. А я был слишком далеко и ничем не смог им помочь. Ничем не смог… помочь.
Наступила гнетущая пауза, у Капио замерло сердце. Старик повернулся.
– Мы тогда поспорили: смогут ли они повторить за мной и доплыть до острова…
– Как?! Это было здесь? – вскричал потрясённый Капио.
Старик тихо кивнул и нетвердо зашагал в сторону террасы. Капио последовал за ним. Проходя мимо статуй, старик остановился и опустил свои ладони на их каменные плечи. Капио смотрел на это с комом в горле. Он вспомнил про новый камень, появившийся возле близнецов. Его терзали смутные, страшные мысли: «Неужто это младший?!»
– Софо, ради Гоба, простите. Я не мог даже подумать, что такое могло быть с вами.
– Идём Капио. Идём сынок.
Капио поставил чайник на костер и принялся сам готовить рыбу. Ему было жалко старика, он хотел поухаживать за ним, и так хоть чем-то облегчить его страдания. Хотя, старик выглядел как всегда спокойным, непроницаемым, но Капио был уверен, что тот просто скрывает свою скорбь. «Он точно страдает в эту минуту, и страдал каждый день своей жизни на этом острове. С его душой иначе не могло быть», – думал юноша. Он ненароком вспомнил их последнюю встречу, те опрометчивые и обидные слова, шальные упреки, сказанные им в адрес бедного Софо; свои недавние гнусные подозрения, и ему стало ещё жальче его и ещё больше стыдно за себя.
– В тот раз я наговорил вам всякое. Простите, Софо.
– Все хорошо, друг мой. Все хорошо. Теперь ты многое знаешь.
Капио сочувственно посмотрел ему в глаза.
– Софо… вам должно быть легче, когда они здесь, с вами? – Капио перевёл взгляд на статуи. – Когда-нибудь вы обязательно увидитесь снова.
Старик с иронией улыбнулся и покачал головой:
– Нет, сынок. Они здесь, и только здесь, – он ткнул пальцем в висок. – Я уже не встречу их никогда. А это… – Софо кивнул на каменные фигуры, – это чтобы просто не выжить из ума.
Капио угрюмо глядел на озеро. Ветер гнал тучи на темном горизонте. В небе то появлялась, то исчезала луна. Похолодало. Пламя от костра, с наступлением сумерек, ещё ярче озарило лица старика и юноши, сидящих друг против друга.
– Тебе не пора?
– Я хочу побыть здесь, если можно.
– Там в хижине есть тёплая куртка, возьми ее.
Этим летом Дирран Фобб как обычно подолгу пропадал на своем «корыте». Иногда его коллеги привозили его домой вусмерть пьяного, буквально бросали на койку, где он потом «отходил». В это время он превращался в слабого и беспомощного ребёнка. «Умираю! Сходите за водкой! Где вы там, черт побери!» – то стонал, то кричал отец. Но как только становилось лучше, он преображался в обычного себя и снова исчезал из дома. Мама переболела гриппом. Несмотря на высокую температуру и слабость, она не пропускала свою работу. Капио с ней всё реже встречались вечерами, как раньше. У него появились новые интересы, и он пропадал допоздна на улице. Иногда он возвращался домой аж под утро, тихо ложился и просыпался ближе к полудню следующего дня. Мама беспокоилась и журила его за это. Порой они не виделись по нескольку дней, обмениваясь короткими записками.
Капио сдал три комнаты из четырех и получил от старушки свой первый аванс. Это была большая сумма денег для него, и он волновался, не зная, на что их потратить. Раньше у него были конкретные желания: хорошая одежда, обувь и рюкзак по стилю Рэма. Теперь эти желания казались ему менее важными и уж точно не такими явными. Особенно после рассказов Рэма о Большом городе, где жизнь казалась намного интереснее и где у них были огромные возможности. Под влиянием рассказов друга у Капио зародилась надежда. Раз он невзначай спросил у старушки, сколько стоит дом в Большом городе.
– Я не в курсе тамошних цен, хотя моя дочь покупала квартиру, пять лет назад. Она, кажется, говорила… хм, только я не помню точно, за сколько, – ответила она. – Зачем интересуешься? Переезд планируете?
– Просто так. Хотя, может быть… – замечтался на мгновение Капио.
– Прежде всего, нужно здесь продать. Но, извини за прямоту, за ваш дом никто не даст приличную цену. Я тоже раздумывала: продать свой или нет? Дочь уже давно зовет к себе. «Мама, ты так и будешь всю жизнь в этой дыре?», – говорит. Вот и выставила объявление как-то, попробовала. Как помню, подошли только один раз, предложили 20 тысяч. Смешно! Ох, не знаю. Я бы продала за такие копейки, уехала бы к ней, но что там потом? Что мне делать в этом Большом городе на старости лет? Проживать остаток жизни в четырёх стенах? Не мое это. Здесь, говорю дочери, я хоть воздухом дышу. У меня есть свой сад с огородом, мне большего не надо. И мои родные здесь. Недолго осталось, и меня положат рядом…
«20 тысяч, и то – копейки! А сколько у меня? По 50 за комнату – всего 250!? Как это мало!», – рассчитал в уме Капио и был расстроен. Искорки надежды, вспыхнув, тут же погасли в жестокой реальности. Планы оказались настолько не по карману, что теперь было даже стыдно думать об этом.
Между тем наступило ещё одно августовское утро. Капио встал поздно. На двери была записка от мамы, в которой она сообщала, что сегодня вернется позже обычного. Она писала, что тетя Ра настойчиво пригласила ее в театр. Что в городе гастролировали известные столичные актеры. Что это был Чехов, и, более того, лучшие его постановки. Мама извинялась и оправдывалась, что она идет только по огромной просьбе тети Ра, которая в прошлом много раз помогала им и так далее. Капио улыбался, читая эти нелепые оправдания мамы, и был рад за нее. Он поцеловал сердечко с подписью «Люблю, целую, мама» в конце записки, аккуратно сложил ее в карман и вышел на улицу. Солнце было в зените, и жара была сильной. Всё вокруг было оживлено цветастыми зонтиками, баллонами и яркой одеждой. Загорелые туристы прогуливались по раскаленным тротуарам, перемещаясь между магазинами, лавками и осаждали торговцев. Те, сопротивляясь, поддавались – между ними разгорались торговые «баталии» о ценах и скидках. Главная улица напоминала огромный базар: повсюду кричали зазывалы, капризные дети клянчили что-то для себя, женщины примеряли очки и шляпы, машины гудели, стараясь протиснуться сквозь эту толпу. В воздухе витал ароматный букет из запахов обжаренного мяса, восточных специй и спелых фруктов… Все это бурлило и смешивалось в этот день, создавая приятное ощущение для Капио. Его душа радовалась и пела. Счастье было настолько просто – знать, что у мамы все в порядке. К тому же он был рад тому, что ремонт скоро завершится, и он, наконец, сможет насладиться результатами своих усилий в полуторамесячном труде. Хотя он до сих пор не мог ясно представить, что он хочет приобрести на свои «кровные». Придя на место, он заквасил последнюю бочку известки, закрыл крышкой и уселся на неё, чтобы не «стреляло». Он сидел в тени раскидистого дерева, срывая с неё спелые абрикосы и с удовольствием поглощая их, радовался прекрасному дню. Раствор приготовился и Капио уже собрался сливать в ведро порцию, как услышал вдалеке нарастающие крики: «Капио! Кап, ты где? Твой папа, Кап!». Во двор, крича и задыхаясь, забежал Рэм.