Обломов
Шрифт:
– Ну, уж барин! – заметил язвительно кучер. – Где ты этакого выкопал?
Он сам, и дворник, и цирюльник, и лакей, и защитник системы ругательства, все захохотали.
– Смейтесь, смейтесь, а я вот скажу барину-то! – хрипел Захар.
– А тебе, – сказал он, обращаясь к дворнику, – надо бы унять этих разбойников, а не смеяться. Ты зачем приставлен здесь? Порядок всякий исправлять. А ты что? Я вот скажу барину-то; постой, будет тебе!
– Ну, полно, полно, Захар Трофимыч! – говорил дворник, стараясь успокоить его, – что он тебе
– Как он смеет так говорить про моего барина? – возразил горячо Захар, указывая на кучера. – Да знает ли он, кто мой барин-то? – с благоговением спросил он. – Да тебе, – говорил он, обращаясь к кучеру, – и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на тебе армячишка, дыр-то не сосчитаешь!..
Надо заметить, что армяк на кучере был вовсе без дыр.
– Да уж такого не сыщешь, – перебил кучер и выдернул проворно совсем наружу торчавший из-под мышки Захара клочок рубашки.
– Полно, полно вам! – твердил дворник, протягивая между них руки.
– А! Ты платье мое драть! – закричал Захар, вытаскивая еще больше рубашки наружу. – Постой, я покажу барину! Вот, братцы, посмотрите, что он сделал: платье мне разорвал!..
– Да, я! – говорил кучер, несколько струсив. – Видно, барин оттрепал…
– Оттреплет этакий барин! – говорил Захар. – Такая добрая душа; да это золото – а не барин, дай Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре, в покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, – вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…
У него от злости недоставало голоса, чтобы окончательно уничтожить своего противника. Он остановился на минуту, чтоб собраться с силами и придумать ядовитое слово, но не придумал от избытка скопившейся желчи.
– Да, вот постой, как еще ты за платье-то разделаешься: дадут тебе рвать!.. – проговорил он наконец.
Задевши его барина, задели за живое и Захара. Расшевелили и честолюбие и самолюбие: преданность проснулась и высказалась со всей силой. Он готов был облить ядом желчи не только противника своего, но и его барина, и родню барина, который даже не знал, есть ли она, и знакомых. Тут он с удивительною точностью повторил все клеветы и злословия о господах, почерпнутые им из прежних бесед с кучером.
– А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! – говорил он. – Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
– Полно, полно вам!.. – унимал дворник.
– Да! – говорил Захар. – У меня-то, слава Богу! барин столбовой; приятели-то генералы, графы да князья. Еще не всякого графа посадит с собой: иной придет да и настоится в прихожей… Ходят всё сочинители…
– Какие это такие, братец ты мой, сочинители? – спросил дворник, желая прекратить раздор. – Чиновники, что ли, такие?
– Нет, это такие господа, которые сами выдумывают, что им понадобится, – объяснил Захар.
– Что ж они у вас делают? – спросил дворник.
– Что? Один трубку спросит, другой хересу… – сказал Захар и остановился, заметив, что почти все насмешливо улыбаются.
– А вы тут все мерзавцы, сколько вас ни на есть! – скороговоркой сказал он, окинув всех односторонним взглядом. – Дадут тебе чужое платье драть! Я пойду барину скажу! – прибавил он и быстро пошел домой.
– Полно тебе! Постой, постой! – кричал дворник. – Захар Трофимыч! Пойдем в полпивную, пожалуйста, пойдем…
Захар остановился на дороге, быстро обернулся и, не глядя на дворню, еще быстрее ринулся на улицу. Он дошел, не оборачиваясь ни на кого, до двери полпивной, которая была напротив; тут он обернулся, мрачно окинул взглядом все общество и еще мрачнее махнул всем рукой, чтоб шли за ним, и скрылся в дверях.
Все прочие тоже разбрелись: кто в полпивную, кто домой; остался только один лакей.
– Ну, что за беда, коли и скажет барину? – сам с собой в раздумье, флегматически говорил он, открывая медленно табакерку. – Барин добрый, видно по всему, только обругает! Это еще что, коли обругает! А то, иной, глядит, глядит, да и за волосы…
XI
В начале пятого часа Захар осторожно, без шума, отпер переднюю и на цыпочках пробрался в свою комнату; там он подошел к двери барского кабинета и сначала приложил к ней ухо, потом присел и приставил к замочной скважине глаз.
В кабинете раздавалось мерное храпенье.
– Спит, – прошептал он, – надо будить: скоро половина пятого.
Он кашлянул и вошел в кабинет.
– Илья Ильич! А, Илья Ильич! – начал он тихо, стоя у изголовья Обломова.
Храпенье продолжалось.
– Эк спит-то! – сказал Захар, – словно каменщик. Илья Ильич!
Захар слегка тронул Обломова за рукав.
– Вставайте; пятого половина.
Илья Ильич только промычал в ответ на это, но не проснулся.
– Вставайте же, Илья Ильич! Что это за срам! – говорил Захар, возвышая голос.
Ответа не было.
– Илья Ильич! – твердил Захар, потрогивая барина за рукав.
Обломов повернул немного голову и с трудом открыл на Захара один глаз, из которого так и выглядывал паралич.
– Кто тут? – спросил он хриплым голосом.
– Да я. Вставайте.
– Поди прочь! – проворчал Илья Ильич и погрузился опять в тяжелый сон. Вместо храпенья стал раздаваться свист носом. Захар потянул его за полу.
– Чего тебе? – грозно спросил Обломов, вдруг открыв оба глаза.
– Вы велели разбудить себя.