ОБМАН ИНКОРПОРЕЙТЕД
Шрифт:
«Всегда помните, — продолжал неумолимый голос, — что мужские споры обладают устрашающей способностью прогрессировать на собственной энергии. Если вы обдумываете это постоянно, дамы…»
— Устрашающей, да, — повторил Глок. — Но ПЯТЬ МИЛЬ? — Он вспомнил, что произнёс когда-то давно эти слова. Когда был ребёнком. «Да нет же, — подумал он. — Я не говорил об этом вслух, а только думал, замышлял это как злую шутку, парнишкой в школе. Но сейчас, в этой треклятой камере мне перекачивают перефразированные сенсорные данные из внешнего мира — это мои собственные прежние мысли возвращаются ко мне: петля моего мозга назад к нему же с десятилетним запаздыванием.
«Сплаб — гног — форб —
«Моё оружие противодействия, — думал Глок. — Они блокировали его собственным оружием противодействия. Кто же…»
— Да, сэр, гног форб, — сердечным, но искажённым голосом объявил голос на аудиовходе. — Говорит славный мальчуган Чарли Фолкса по имени Марта, сейчас я отключаюсь, но скоро вернусь, а со мной мои хохмочки для поднятия настроения — чтобы всё было светло, весело и СКУАЗно! Ту-де-лу! — Голос замолчал, и тишину нарушали лишь слабые потрескивания электрических разрядов.
«Не знаю никакого мальчишки по имени Марта», — подумал Глок. И понял, что здесь что-то неладно: имя с окончанием на «а» не могло принадлежать мальчику. Логический подход подсказывал имя Март. Но может быть, они заодно с Чарли Фолксом об этом не знали? Наверное, не слишком начитаны. Насколько Глок помнил, Чарли был из разряда чертовски невежественных самоучек, прикрытых снаружи тонким слоем культурных, научных, случайных и сомнительных полуфактов, которые они обожают бубнить часами любому подвернувшемуся зеваке в пределах досягаемости голоса. А когда Чарли повзрослел, можно было просто уходить от него прочь, и он продолжал говорить, ни к кому не обращаясь. Но, разумеется, в те дни у Глока не было своей камеры, а ощущение пространства-времени было нарушено, и минуты казались ему годами — по крайней мере, в этом уверяли его давным-давно промыватели мозгов, тестируя и подготавливая его для функционирования в специально спроектированной и смонтированной камере.
Глок с тоской мечтал о том, чтобы вспомнить принцип оружия противодействия, сохранявшийся, как ему казалось, у него в памяти перед тем, как по проводам к нему начал поступать словесный мусор. Это было бы чертовски отличное оружие против Хорста Бертольда и ООН. Глок был в этом уверен.
Но, возможно, он вспомнит о нём позже. Вообще-то, принцип представлял собой лишь сердцевину противотактической идеи и едва начал приобретать форму. Это потребует времени. Если Глока не будут отвлекать… если эта идиотская мешанина не возобновится в ту секунду, когда он начнёт превращать изначальный замысел в нечто действующее, что герр фон Айнем сможет ввести в сражение, в котором они бесславно увязли на Китовой Пасти, и где-либо ещё… возможно, во всей вселенной. А сейчас Глок опаздывал недель на шесть, и данные были накоплены для передачи ему если не в прошлый четверг; так в прошлом году.
«Марта, — раздумывал он. — Кажется, это из „Последней розы лета“. Кто же автор? Флотов [22] ? Легар [23] ? Один из сочинителей лёгких оперетт».
— Гуммель, — неожиданно объявил голос в наушниках, напугавший Глока. Голос был знакомый, принадлежал пожилому мужчине. — Иоганн Непомук Гуммель [24] .
— Перестаньте молоть чепуху, — машинально раздражённо среагировал Глок на очередной типичный для старины Чарли Фолкса обрывок ложной информации. Грегори охватила смертельная усталость и безразличие ко всему происходящему за последние унылые годы.
22
23
Легар Ференц (Франц) (1870-1948) — венгерский композитор, дирижёр, представитель т.н. венской новой оперетты («Весёлая вдова» (1905), «Граф Люксембург» (1909) и др.)
24
Гуммель Иоганн Непомук (1778-1837) — австрийский пианист, композитор.
Он поневоле пожалел, что не родился плотником. Тогда ему не нужно было бы думать — знай себе меряй доски, распиливай и бей молотком — сугубо физическая работа. И не важно, что там сморозил Чарли Фолкс и о чём наплёл в дополнение чумной паренёк Марта — вся их болтовня не имела бы значения.
Как здорово было бы вернуться назад и прожить жизнь сначала. Только на этот раз прожить её по-другому, попав в нужную колею. Получить второй шанс при всех его нынешних знаниях…
Но что именно он знает сейчас?
Глок ни за что на свете не мог припомнить.
— Каков каламбур, — заметил голос в наушниках. — Ни за что на свете — не прожить жизнь сначала… верно? — Голос усмехнулся.
ГЛАВА 12
В дугообразной пасти существа перекатывалась по поверхности влажного жадного языка горсть недоеденных глаз. Уцелевшие и сохранившие свой блеск глаза уставились на Рахмаэля, они продолжали функционировать, хотя и были уже отделены от маслянистой наружной плоти смахивающей на луковицу головы. На ней заметны были висевшие гроздьями подобные бледным крошечным яйцам заново нарождающиеся глаза.
Он видел перед собой не деформированный, рождённый галлюцинацией псевдообраз, а подлинное существо, населявшее либо сумевшее как-то укорениться в этом парамире на длительное время — возможно, навечно. При мысли об этом он вздрогнул.
Подобный временной диапазон поражал воображение, тормозя всякое рациональное мышление. Существо было старым. И оно научилось питаться собственным телом. Интересно, сколько столетий прошло с тех пор, как оно наткнулось на такой способ выживания? Чем оно спасалось изначально и к чему могло прибегнуть по необходимости и теперь?
Несомненно, в затруднении у этой твари найдётся в запасе ряд трюков. Акт поглощения собственного сенсорного аппарата… казался рефлексивным, даже бессознательным. Он превратился в заурядную привычку — существо продолжало лениво жевать, и вскоре блеск наполовину поглощённых глаз угас. Но сейчас на голове повсюду возникали гроздья новых, постепенно оживлявшихся органов зрения. Некоторые обогнавшие сородичей в развитии глаза уже обнаружили его и с каждой секундой становились настороженнее. Их начальное взаимодействие с реальностью включало в себя его, и от этой мысли его затошнило. Быть первым объектом, замеченным подобными полуавтономными организмами…
— Доброе утро, — заговорило существо сиплым от наполнявшей пасть пищи голосом. — У меня здесь ваша книга. Подпишите здесь. — Одна из его псевдоподий вздрогнула, её кончик запенился от усилий. Через некоторое время он неуклюже протянула Рахмаэлю массивный том старинного формата и положила его перед ним на маленький пластиковый столик.
— Что это за… книга? — осведомился он. Его онемевший мозг отказывался действовать, а пальцы наугад заскользили по нарядному тиснёному золотом тому, предъявленному существом.