Обмани меня нежно
Шрифт:
– Я ничего не сделал. Как мог, скрасил Зоино служение искусству. Поскольку она не в сообществе и хода ей нет...
– Мне и так хорошо, – тихо сказала Зоя.
– Хорошо, что у тебя нет друзей-художников, – усмехнулся Жора. – Тебе бы мигом указали на твое место в искусстве... – он сделал паузу. – Зоя, я хотел бы поговорить с тобой наедине. Не обижайтесь, Ольга Афанасьевна.
– Да что вы! – Каретникова-старшая вскочила. – Какие обиды!
– Я повторяю: ты не обязана, – снова сказал Жора, когда та ушла.
– Что я должна сделать? – Зоя преданно заглянула ему в глаза.
И тут она заметила, что Жора смутился. Щеки божества залились краской,
– Мне нужны копии картин. Из музея.
– Всего-то? – рассмеялась она.
– Эти картины лежат в запасниках. Ты увидишь их один раз. И работать будешь с каждой по отдельности. Я сделаю для тебя на всякий случай качественные фото. Это пейзажи. То, что тебе удается лучше всего.
– Федор Васильев?
Зоя прекрасно знала тему его диссертации. В творчестве Федора Васильевна тоже находили влияние барбизонской школы. И писал он в той же манере, что и Зоя. То есть Зоя писала так же, как он, хотя и не пыталась подражать. Но и ее приводили в восторг лесные дебри, овраги, богом забытые деревушки, покосившиеся плетни. Все то, что называется российской глубинкой и что так ругают за бездорожье и нищету. Жора даже шутил, что готов поверить в переселение душ. Васильев тоже родился в бедной семье и с пятнадцати лет вынужден был ее кормить, его отец рано умер. Каким образом этот юноша, не достигши и двадцати лет от роду, сумел стать зрелым мастером живописи, оставалось загадкой и для его современников. Мастистые художники, которые были гораздо старше его, Шишкин, Крамской, Саврасов, приходили от его картин в восторг. Федор Васильев стал одним из основателей сообщества передвижников, несмотря на столь юный возраст. Современники говорили, что он не пишет, а словно бы вспоминает. Будто бы однажды уже это делал, так легко ему все давалось. Васильев за какой-нибудь месяц осваивал то, на что другие тратили годы. Он словно чувствовал, что проживет недолго, и торопился успеть как можно больше. И, надо сказать, успел. На его посмертной выставке все картины и даже эскизы были раскуплены еще до ее начала. Теперь они украшают Третьяковку, Русский музей и многие музеи страны.
Зоя так же точно умела передавать настроение. Хотелось потрогать капли дождя на ее холсте: живые ли? Настоящие? Понюхать цветы: какая прелесть! Мысленно уйти в дебри по узкой тропинке. По странному стечению обстоятельств, она и жила теперь в тех же местах, под Петербургом. Васильев неоднократно рисовал здешнюю природу, любуясь ее неброской красотой.
У Георгия Голицына на этот счет была своя теория. Гений умирает, то есть физически перестает существовать, но его дар становится частью общего знания о природе вещей, переходит в некую субстанцию, в невидимую глазу оболочку, которая окружает землю. Потом вновь рождается тот, кому дано считывать оттуда информацию. И его рукой, пишет ли он картину, музыку или книгу, словно кто-то водит. Зоя как раз и была таким передатчиком. Но настроенным только на определенную волну, и это, увы, шло вразрез с модой.
– Я думаю, мы начнем именно с Васильева, – твердо сказал он.
– Хорошо. Когда ехать?
– Ты даже не спрашиваешь, зачем мне это нужно.
– Разве ты можешь делать что-то плохое?
– Могу, – рассердился он. – То, что я дал тебе денег на дачу и помогаю материально, это дело моей совести. Я, может быть, долги возвращаю.
– Хорошо, – повторила Зоя и глубоко затянулась «Примой».
– Нет, я не могу, – он встал. – Наверное, я поеду.
– Никуда ты не поедешь. – Она резко ткнула папиросу в
– Зоя, если ты об этом... – он вдруг залился краской.
– Что, слабо? – подмигнула.
– Нет, не слабо.
Жора посмотрел на нее спокойно и немного грустно. Краска с его лица сошла.
– Не надо, – покачала головой она. – Мужика я найду, если захочу, а вот друга вряд ли. И не надо мне одолжений, слышишь?!
– Я слышу. Не кричи.
– Переночуешь здесь, а завтра поедем в город. Мать я оставлю на хозяйстве. Картошку посадили, зелень взошла, полоть еще рано, – деловито начала перечислять Зоя. – Время у меня пока есть.
– А если все вскроется?
– За меня не беспокойся. Выкручусь. Если надо, я за тебя умру.
– Ты с ума сошла!
– Не кричи, я слышу.
– Зачем только я тебя встретил? – разозлился он.
– Аналогично, – хмуро сказала Зоя, затянувшись «Примой». И добавила: – Прекрати истерику, ты не баба. Я напишу для тебя столько копий, сколько ты сможешь унести. И они будут ничуть не хуже оригиналов.
И хотя она сказала «не беспокойся», ночью он спал плохо. Надо было сразу послать к черту этого дядю Борю. Но теперь уже поздно.
Утром в машине он вспомнил о главном.
– Деньги. Хорошая копия стоит несколько тысяч долларов. Ты заработаешь много денег.
– А ты? – покосилась на него Зоя.
– Мне тоже пора подумать о старости, – невольно вздохнул он.
– Старик нашелся! – рассмеялась Зоя и достала из пачки папиросу. – Я закурю?
– Не спрашивай, делай, что хочешь.
– Не люблю, когда ты такой, – поморщилась она.
– Какой?
– Угодливый. Я знаю, что с другими бабами ты другой. И передо мной нечего стелиться. Невелика цаца.
– Хорошо. Быстро потушила сигарету! – рявкнул он. – Сиденье прожжешь, а у меня машина новая!
– Ох, какие мы... – протянула Зоя, но дымить перестала. – А все ж таки, в Питер мне охота. Странно устроен человек: город ему не нравится, он, в конце концов, едет в деревню, а через месяц ему уже и деревня не нравится, хочется в город. Или, к примеру, я терпеть не могу зиму, все жду лета, а лето придет, так опять хочу зиму и считаю дни, когда оно, наконец, кончится, это треклятое лето. На месяц смертельной тоски выходит всего один день счастья, и то непонятно отчего. Проснешься однажды и думаешь: как же хорошо-то! А отчего хорошо и как это повторить, непонятно. А? Что думаешь?
– Я думаю, это называется муки творчества, – улыбнулся Жора. – Все нормально.
Ему было хорошо именно сегодня. Точь-в-точь как она сказала. Он чувствовал, что ввязывается в очередную авантюру, но страха не было. Даже странно: совсем не было страха.
Саврасов. «Жатва»
Поскольку Голицын писал диссертацию по художникам-передвижникам, у него был постоянно действующий пропуск в хранилище. Ему ведь надо работать с фондом. Георгия Викторовича часто привлекали в качестве консультанта и время от времени просили написать научную статью в какой-нибудь толстый научный журнал. Поэтому его присутствие в хранилище в течение всего дня было в порядке вещей, оставалось только провести туда Зою. В музее к ней давно уже привыкли. Во-первых, знали, что они с Георгием Викторовичем большие друзья, во-вторых, ценили ее картины. Все ж таки здесь работали люди, неплохо разбирающиеся в живописи. И стиль, в котором работала Зоя Каретникова, их не смущал. Мода сиюминутна, а классика вечна.