Обмани меня нежно
Шрифт:
Всего через неделю после совещания он уже докладывал начальству, что план оперативных действий разработан, готов к согласованию, работа по всем направлениям ведется, и оба фигуранта находятся под колпаком у ФСБ. Осталось только поймать их за руку с поличным и препроводить в места не столько отдаленные.
А пока суд да дело, он принялся кропотливо собирать материал о столичной галеристке Екатерине Алексеевне Семеновой и научном сотруднике петербургского музея Георгии Викторовиче Голицыне. Составлять на них подробное досье. Это была его любимая работа, и он делал ее со всей душой. Разрабатывать план, расставлять по местам исполнителей, снабжая каждого подробной инструкцией, – это его.
Он просто обожал чистописание. У него был каллиграфический почерк,
Громов со своей папочкой всегда был ко времени. За это начальство его ценило. Он всегда готовился к важным совещаниям, заранее узнавал тему и делал подборку. Вот и по этому делу уже зарекомендовал себя как специалист. Не поленился залезть в Интернет, зайти в книжный магазин и даже в музей. Он сразу понял, что в случае успеха его ждет новое звание и заманчивое повышение по службе. Дело на контроле в самых верхах, а там, если уж взяли на заметку, со всей строгостью спрашивают, но зато полной мерой и поощряют.
Поэтому он тщательно поработал с операми, которые вот уже год шли по следу преступной группы, буквально вынул из них душу, разложил ее по полочкам, запротоколировал, навесил бирочку и мысленно нарисовал полную картину своего триумфа. Дело-то, по сути, уже сделано. Их вычислили. Осталось только опутать паутиной фактов и взять.
И он дал старт...
Шишкин. «Среди долины ровныя...»
Итак, Георгий Голицын ехал к Зое. Зоя была его единственным другом, а, главное, гениальным художником. Они познакомились совершенно случайно: Зоя пришла в музей писать копию. Он знал много рисующих мальчиков и девочек, с мольбертами, с пальчиками, перепачканными сангиной и красками, с горящими от волнения и собственной значимости глазами. Все они осознавали свою особенность. Они толпились в музее, выполняя очередное задание либо по собственной инициативе. От них сильно пахло сигаретным дымом и, как ему чатенько чудилось, парным молоком. Они лихорадочно смеялись, и все время косили глазами: ну, и как я вам? Они были балованные дети природы, почти грудные, ведь к жизни совершенно неприспособленные. Что с них взять? Художники! По крайней мере, считали себя таковыми. Он к ним уже привык и не трогал их. То, что они делали, было скверно, не потому, что бездарно, а потому, что для них же самих мучительно. Они потом так и не могли перенестись в реальный мир, и остаток дней портили кровь всем окружающим своим постоянным брюзжанием, стоя в позе «Я гений, а вы меня не понимаете». Кололись, спивались, опускались, вели беспорядочную и абсолютно пустую жизнь. Он равнодушно наблюдал их гибель, никак не вмешиваясь в процесс.
Но когда вдруг увидел в одном из залов толстую тетку, одетую, словно какая-нибудь торговка пирожками, с неопрятными волосами, небрежно стянутыми аптекарской резинкой в конский хвост, и в руках у тетки кисть, его передернуло. Кто только не воображает у себя талант! Этак скоро сюда повалят торговцы шаурмой и будут брызгать на холст кетчупом из пластиковых бутылок, щедро заливая свои шедевры майонезом! Безобразие плодит безобразие, и надо положить этому конец.
Он подошел к тетке с твердым намерением ее отчитать, глянул через ее могучее плечо и... замер. На холсте был такой чистый, полный надежды и света пейзаж, что у него на глазах невольно выступили слезы.
– Вы кто? – спросил он. Голос дрожал от волнения.
– Зоя, – басом ответила она, не отрываясь от картины, которую писала.
Он не посмел ее прервать. Только когда Зоя закончила работу и принялась собирать свой чемоданчик, рискнул подойти.
– Это, должно быть, хорошо продается, – сказал он в надежде сделать ей приятное.
– Это никак не продается, – равнодушно ответила она и пошла к выходу.
– Постойте...
Он побежал за чудом, боясь, что из его жизни сейчас уйдет свет. Уйдет совсем, и больше уже ему не удастся прикоснуться к тайне. Он должен выпытать у нее эту тайну. Как? Откуда? А главное – разве так бывает?
Потом... Потом они сидели в кафе, Зоя с отменным аппетитом поедала пирожные с кремом и запивала их горячим молоком. От нее самой пахло крепкими сигаретами – Зоя всю жизнь смолила «Приму» – и совсем не пахло ни красками, ни детством, как от мальчиков и девочек, мнящих себя великими художниками. Голицын смотрел на нее во все глаза и сам чувствовал себя мальчишкой. Он перед ней благоговел.
Зоя не ограничивала себя в еде, в одежде была крайне непритязательна, и никак не подчеркивала свою причастность к миру, где гармония вполне уживается с хаосом, и все имеет право называться гениальным, к сообществу творцов, к коим она принадлежала по праву таланта. А вот происхождение и подкачало. Зое некому было дать путевку в творческую жизнь, никто из ее окружения никаким боком не соприкасался с миром искусства.
Ее мама, Ольга Афанасьевна, много лет проработала на стройке маляром-штукатуром. Это были истоки Зоиного таланта: малярная кисть, масляные краски в огромных жестяных банках и бутылка с олифой. А также грунтовка и шпаклевка. Папа... Отца она не помнила, но тоже подозревала что-то такое, далекое от искусства. От него Зое досталась мастеровая фамилия Каретникова и довольно-таки редкое в наши дни отчество Фоминична, ставшее впоследствии ее прозвищем.
– Фоминишна, дай на пиво.
– Фоминишна, там тебе шкаф привезли. Прими.
– Фоминишна, а, может, поторгуемся?
Отца Зоя не помнила совсем. То, что он крепко пил, она узнала из рассказов мамы, которая называла его не иначе как «пьянь подзаборная» и «шваль», а иногда «рвань». Жили они в коммуналке, потом Ольга Афанасьевна выслужила отдельную квартиру, однокомнатную.
Есть масса теорий происхождения таланта. И многие уверены в том, что божественная искра может зажечься только в том случае, если для этого есть соответствующие условия, а от осинки не родятся апельсинки. Все это полная чушь, искра может зажечься где угодно, и никаких условий не надо. Условия нужны для того, чтобы из искры возгорелось пламя, хотя бывают характеры настолько сильные, что всю жизнь пробиваются сами. С болью, с кровью, но в одиночку и без всяких условий. Творца такие комбинации, наверное, забавляют. А вложу-ка я в душу сына плотника поэтический дар. Или пусть у простой уборщицы родится балерина, у гениального артиста талантливый повар, а у великой певицы сын, которому медведь на ухо наступил. А дочка маляра-штукатура пусть станет гениальной художницей. И пусть они живут с этим, как хотят. Забавно же!
Зоина страсть к «малеванию» всегда была предметом громких скандалов в семье.
– Занялась бы лучше делом! – орала мать.
Иногда переходила на плач, похожий на рев разбуженной медведицы:
– Зачем я только тебя, дура, родила-а-а-а...
Дочь была ее огромным разочарованием. Некрасивая, толстая, глупая: ведь умный человек не будет дни и ночи напролет заниматься ерундой, училась плохо. У мальчиков Зоя интереса не вызывала по тем же причинам: некрасивая, толстая и глупая. В школе еще было сносно, она даже смогла записаться в художественную студию, где старенький подслеповатый дядечка-художник с ней охотно занимался и научил азам мастерства.