Обмен разумов (сборник)
Шрифт:
Это ужасно – иметь такую власть над человеком. Месяца через два я мог вертеть своим слушателем с такой же легкостью, с какой крутил пластинки.
Хозяин ресторана тщеславно считал, что клиента привлекают его яства. На самом деле это я заставлял его есть.
Иногда, когда я ставил «Поезд» или, например, «Блюз на улице Бил», англичанин мрачнел и раздраженно откладывал вилку. Тогда я быстро переключался на «Нитку жемчуга», или «Грустный вечер» Гленна Миллера, или «Розовый коктейль для скучающей леди». А то взбадривал англичанина
Подобная музыка действовала на него как наркотик. Покачивая в такт головой, со слезами на глазах он брался за столовую ложку. А я продолжал вертеть им, не задумываясь, куда это приведет.
Однажды британец не явился в ресторан.
Не было его и на следующий вечер, и в течение еще нескольких дней.
Наконец он пришел, и хозяин – опасаясь, понятно, за свой основной источник дохода – осведомился о здоровье британца.
Тот ответил, что у него было обострение язвы, но сейчас все хорошо.
Хозяин кивнул и отправился стряпать свою дьявольскую еду.
Англичанин взглянул в мою сторону и впервые обратился персонально ко мне (помню, Стен Кентон наигрывал «Вниз по Аламо»):
– Простите, пожалуйста, не будете ли вы так добры поставить «Луну над Майами» Вэна Мунро?
– Конечно, с удовольствием, – ответил я и подошел к проигрывателю. Снял пластинку Кентона. Достал Мунро. И в этот миг понял, что убиваю, буквально убиваю британца.
Он превратился в музыкального наркомана и жить не мог без пластинок. Но слушал их только здесь, обжираясь рисом и самбалом, которые разъедали слизистую его желудка.
– Никакого Вэна Мунро! – крикнул я.
Британец пораженно замигал заплывшими глазами. Из кухни вышел хозяин, удивленный, что я повысил голос.
– Может быть, Гленн Миллер?.. – промямлил англичанин.
– Ни за что!
– Томми Дорси?
– Исключено.
Несчастный затрясся, челюсти его задрожали.
– Ну хоть Дюк Эллингтон! – взмолился он.
– Нет!
– Пабло, ты ведь любишь Дюка Эллингтона! – воскликнул хозяин.
– Поставьте Бейдербека или хотя бы «Современный джаз-квартет»! Что-нибудь!!!
– С вас достаточно, – сказал я британцу. – Концерт окончен.
И со страшной силой грохнул кулаком по усилителю. Внутри зазвенели, разбиваясь, лампы.
Клиент с хозяином лишились дара речи.
Я вышел, даже не потребовав плату за две недели, на попутных добрался до Ивисы, а там сел на теплоход до Марселя.
Теперь я довольно известный саксофонист. Меня можно услышать каждый вечер, кроме воскресенья, в клубе на улице Ашетт в Париже. Мною восхищаются, слушатели ценят классическую ясность и чистоту формы и уважают как приверженца диксиленда.
И все же на моей совести остался грех – тот самый несчастный англичанин. Я искренне сожалею о случившемся.
И часто задумываюсь: что же случилось с моим хозяином и постоянным клиентом?
Клиент
Я взял грех на душу много лет назад в маленьком испанском городке Санта-Эулалия-дель-Рио; до сих пор не признавался в этом ни одной живой душе.
Я отправился в Санта-Эулалию, чтобы написать книгу. Со мной поехала жена. Детей у нас не было.
Во время моего пребывания там какой-то финн или скорее мадьяр открыл ресторанчик, где подавали рийстафель. Сие событие с одобрением встретила вся иностранная колония. До тех пор мы выбирали между омарами в майонезе у Хуанито и паэльей в Са-Пунте. Готовили и там, и там отлично, но ведь даже самые изысканные яства рано или поздно приедаются.
Многие из нас начали столоваться у финна, где всегда царила какая-то живая атмосфера. Добавьте к этому, что у венгра была замечательная коллекция пластинок. Такое место не могло не пользоваться успехом.
Моя жена была замечательная женщина, но готовила она из рук вон плохо. Я обедал у мадьяра пять раз в неделю и стал одним из его постоянных клиентов Через некоторое время я обратил внимание на официанта.
Молодой, лет шестнадцати или семнадцати, он, по-моему, был индонезийцем – оливковая кожа, иссиня-черные брови и волосы. Сущее удовольствие было смотреть, как он – гибкий, изящный, быстрый – носится вокруг, подавая блюда и меняя пластинки. Я любовался юношей, как любуются греческой скульптурой или статуями Микеланджело, и получал от этого, невинного в сущности, занятия эстетическое наслаждение. Кроме того, индонезиец отлично вписывался в повесть, над которой я в то время мучился: такого героя я долго и безуспешно искал.
Я проводил в ресторане все вечера и сидел допоздна. Повар подавал мне гигантские порции, и я ел, благодарный, что могу задержаться.
Жена моя к тому времени вернулась в Соединенные Штаты.
Естественно, я полнел от этого. Кто в состоянии съедать каждый вечер три фунта риса с мясом и не полнеть? Увлеченный созерцанием юношеской красоты, переполненный мыслями о будущей книге, я забросил друзей и перестал следить за своей внешностью. Каждый вечер, когда я выходил из ресторана, живот мой стонал, переваривая чрезмерно острую пищу. Я ложился в постель, думая о чувстве прекрасного, о литературе, и с нетерпением ждал следующего вечера.
Не знаю, сколько это могло продолжаться и куда могло меня завести. Я терял свою застенчивость, терял гордость. И тут я кое-что заметил.
Я понял, что я остался единственным клиентом ресторана, и глубоко задумался. Пускай я растерял всех друзей и знакомых – но почему они перестали обедать в этом ресторане? Все было без изменений – еда, музыка... Все, кроме меня.
Как-то раз, расправляясь с очередной порцией самбала, я вдруг необыкновенно отчетливо осознал, как чудовищно растолстел. Я взглянул на себя со стороны и увидел... отвратительного типа, от одного вида которого воротит с души. Никто не захочет есть с ним в одной компании.