Обмен заложниками
Шрифт:
Зонц заслонил Куриэру путь к двери. Два гипа, похожие на колючий куст и серый валун, застыли вплотную друг к другу и заполнили палату свистом и скрежетом.
А Лекс уходил, уходил, уходил. По коридору, по лестнице, мимо регистратуры, через пропускную, на парадное крыльцо, и дальше, дальше — пока совсем не растворился в падающем снеге.
Первое в ту навигацию судно с материка привезло в Палану нежданного гостя. Председатель даже не поверил новоприбывшему, подозревая розыгрыш или чью-то глупую шутку. Вакансия ветеринара в хозяйстве открылась больше пяти лет назад, все запросы в Петропавловск оставались без ответа — «Сами же все понимаете, да кто сегодня в вашу дыру…» — и появление странного столичного человека казалось делом таинственным, чуть ли не вмешательством высших сил.
— Первый мед, Первая Градская, институт Склифосовского, Центр починки… — председатель перебирал справки, выписки, свидетельства, листал трудовую книжку. — И как это вы, товарищ, надумали зверушек лечить — с таким-то стажем? Удивительно!
— А людьми уже есть кому заниматься, — ответил гость. — Я лучше к зверушкам.
Был он немолод, кряжист и угловат. Если бы не длинные и холеные пальцы хирурга, вполне сошел бы за дальнобойщика или мента. Что-то удержало председателя от дальнейших расспросов.
Новому ветеринару быстро подобрали дом из брошенных, помогли наладить быт. Освоился Епократ, — как стали звать новичка с легкой руки старухи-лабазницы Лизаветки, — легко и быстро.
Уже через месяц тащили к нему и птицу на прививку, и собак с занозами, и кошек, лисами подранных. Геологи, который год копающиеся за кряжем, приводили коротконогих монголок со сбитыми о камни копытами. То корове надо свищ вырезать, то кабанчику зубы проверить, то еще что — дел хватало.
Местные барышни определенно положили на Епократа глаз — чуяли в лысоватом неразговорчивом мужичке и хватку, и силу, и пьянящий флер другого мира. Но ветеринар держался нелюдимо и к женскому полу особого интереса не выказывал.
А в конце навигации, когда сопки начали из багряного переодеваться в белое, последним пароходиком из Магадана прибыло в поселок чудо расчудесное. Отставной боцман Карабайкин, чинивший на пирсе сеть, от удивления даже уронил в воду свою знаменитую индейскую трубочку, что досталась ему еще от деда-китобоя, хаживавшего на Аляску в тридцатых.
Чудо, если смотреть снизу вверх, начиналось десятисантиметровыми шпильками леопардового окраса сапог. Выше шли белесые, в обтяг джинсы, одежда для здешних мест сугубо непрактичная, зато всесторонне подчеркивающая нюансы фигуры ее обладательницы. Дутую радужную куртку со спины украшала иностранная надпись «The best is inthere» [2] , которую образованный Карабайкин не только прочел, но и попытался перевести, в результате чего нырять за трубкой стало окончательно поздно.
2
Англ. — Лучшее — внутри.
А над курткой, словно осеннее солнце, плескалась немыслимым костром огненная шевелюра. Краем глаза углядев этот отблеск в подслеповатое окошко лабаза, Лизаветка обвесила саму себя, отпуская сахар, аж на триста граммов, чего не случалось за все долгие годы ее безупречной работы.
Неземное существо, волоча за собой диковинный чемодан, словно собранный из дюралевых пластин, двигалось по поселку, и жизнь вокруг замирала. Забуксовал трактор, замолкли бабки на всех лавках центральной улицы, а монтер Евтухов, влезши на столб, растерял инструмент и потом долго искал его в зарослях лебеды. Председательский внучок Митяня, к которому приезжая обратилась с каким-то вопросом, потерял дар речи и только глупо улыбался.
Но, видимо, на вопрос ответил, потому что существо без колебаний поднялось на крыльцо ветеринарского дома, втянуло за собой космический чемодан и скрылось внутри.
Минут через пять дверь распахнулась. По пологой траектории, предвещавшей ненастную погоду, чемодан вылетел чуть не на середину улицы, и, крякнув застежками, обнажил перед любопытными аборигенами свое атласное, целлофановое, шелковое нутро.
Но следом так никто и не вышел, и невольные свидетели удивительных событий лишь опасливо поглядывали на черный провал распахнутой двери, не решаясь приблизиться и тем выдать свой неподдельный интерес к происходящему.
А четверть часа спустя на пороге появился насупленный Епократ. Выйдя на улицу, зыркнул влево-вправо, да так, что старушки вжались в свои заборчики, а то и попрятались за калитки.
Ветеринар сгреб несколько разлетевшихся пакетов, побросал в чемодан, хлопнул крышкой и понес его в дом. Столетняя Василишна, соседка Епократа, наблюдавшая всю эту сцену с наименьшего расстояния, долго еще талдычила, что хоть ветеринар и хмурил брови, и лоб морщил, а сам-то — улыбался! Да кто ж поверит Василишне, которая еще до перестройки умом тронулась?
Жена ветеринара преподает в местной школе в единственном младшем классе. Она совсем не похожа на учительницу и ведет себя порой просто вызывающе. Ни телогрейка, ни кирзовые сапоги ровным счетом ничего в ее облике не изменили. Уже дважды заезжие геологи, обнадеженные фривольными повадками огневолосой дивы, расставались со своими фантазиями не без помощи тяжелых ветеринарских кулаков.
Дети в своей учительнице души не чают, а немногочисленный преподавательский состав, состоящий большей частью из незамужних консервативных женщин предпенсионного возраста, за глаза зовет ее Карой Небесной. Она, конечно, об этом знает, но ей до обидного все равно. А рыжим мальчишкам-близнецам, уже освоившим лазанье через заборы и прицельную стрельбу из рогатки, с этими тетками еще только предстоит познакомиться.
Остается двадцать пять… двадцать два… девятнадцать лет до того, как из невидимых далей вывалятся в стратосферу гипские корабли и почти просветленное человечество вольется в дружную галактическую семью.
Предположительно.
НЕ СОВСЕМ ЗДЕСЬ
Гарлем — Детройт
Нет прошлого — только мешанина размытых образов, наслоение аномалий в нейронных цепочках внутри бесценной черепной коробки. Тонкая химия, тонкая физика, хороший бизнес.
И будущего нет. Лишь слабоумные связывают свои фантазии и предчувствия с реальным положением дел на следующем делении бесконечной временной оси. Высокие помыслы, шаткая логика, плохой бизнес.
Скольким-то там миллиардам божьих тварей досталось всего одно настоящее — одно на всех, да и то второсортное, — и кто успел, тот успел. Или ты в обойме, или на помойке. Копаешься в мусоре и провожаешь взглядом платиновые дирижабли, в закатных лучах скользящие над гладью Эри, Гурона или Сент-Клера в сторону мифического канадского рая.