Обнажение чувств
Шрифт:
Аркаша исчез и возродился уже в новой, самой скандальной ипостаси. Оказывается, в Израиле он не изменил своим страстям, и нарушая строгие законы, сотворил невообразимое для Востока – начал тайно встречаться с палестинкой, замужней женщиной, женой своего работодателя! В Земле обетованной никаких богатых родственников быть не могло, а его писательский талант оказался невостребованным. Виолетта устроилась нянькой, хотя у нее состоятельной родни тут было много; он же после долгих мытарств кое-как нашел работу – орошать зеленые насаждения. Аркаша следил за капельным поливом деревьев и попутно, из-за змейской тяги воровать и возникшего уже здесь, мстительного чувства всему миру, совратил палестинку, третью жену хозяина. Особенно даже не ухаживал, сама захотела и отдалась, причем, по-восточному покорно и молча. Это потом вошла во вкус, ожила, раскрепостилась и стала бурно выражать эмоции, рассказывая, как трудно жить в гареме. Их любовь была короткой и страстной, под тропическими пальмами, под крик павлинов, скрывающих женские стоны, и обожгла, как южное солнце. У него были мысли выкрасть ее и вернуться в Россию, но в Израиле клептоманию лечили жестоко.
Аркашу наконец-то поймали с поличным и зарезали бы, выбросив труп за территорию парка бродячим собакам, но от мгновенной смерти спасло обрезание – выдал себя за мусульманина. А потом согласился на сотрудничество с палестинцами и в результате связался с арабскими террористами, которым передал секретные технологии взрывотехники и минирования. По собственному свидетельству впоследствии ему грозила участь смертника-шахида, как и его возлюбленной палестинке, однако он сам сдался израильским спецслужбам, и тут выяснилось, что иудаизма он не принимал, да и не мог принять, будучи не евреем по крови. И доказательные документы – старые фотографии, выписки из книг Актов, в общем, вся родословная – фикция! В Москве целая подпольная фирма работала, выдавая подобную продукцию, даже имитировала обрезание.
Правда, израильские специалисты с неподдельным удивлением отмечали, что Ерофеич обладает многими еврейскими качествами, например, способностью к выживанию в любых условиях, умению держать удары судьбы и прикидываться несчастным. Они просто не знали, что такое приютская жизнь в Советском Союзе, где воспитывается принцип настоящего характера будущего бойца мировой революции, заложенный еще Троцким, Свердловым и Дзержинским. Аркаша отсидел в тюрьме год, хотя дали больше, и был депортирован на родину – учли его писательский дар и известность.
Вернувшись в Россию на переломе эпох и государственного раздрая, Аркаша поселился на квартире у своего приятеля-бизнесмена, поскольку свое жилье промотал. Целый год он жил воспоминаниями, ходил из дома в дом, и все рассказы начинались со слов: «Вот когда я был евреем…» или «Вот когда я сидел в израильской тюрьме…». В общем, зарабатывал очки и скоро очаровал, обольстил и сделал любовницей жену приятеля, у которого жил, сорокалетнюю женщину, неприступную, зажатую не хуже восточной, и целиком погруженную в политику. И разбудил вулкан, сделал ее счастливой и сам испытывал то же чувство, одновременно переживая тайную горечь. Воровская любовь рождалась у Аркаши вместе с состоянием крайней опасности, под действием постоянной угрозы разоблачения. При других обстоятельствах он взирал на женщин с пустой душой, становился ниже ростом, косоротился и дрожал от лихоманки.
Пытаясь отвадить от воровства, Сударев еще в детдоме вбивал в него простую истину: краденое никогда не приносило пользы, всегда шло прахом по принципу, как пришло, так и ушло. Пылкая страсть к чужой жене закончилась тем, что он сам спалился на этом огне: возлюбленная оказалась не только щедрой, но и жутко ревнивой. Под ее влиянием Аркаша увлекся патриотическими идеями, отрицал всякий либерализм, вместе с тайной своей любовницей выступал на митингах, ночами писал для нее речи и рвал рубаху в теледискуссиях. Окончательно раздухарившись, потеряв осторожность и чувство меры, он тайно от всех, по-воровски написал роман «Земля Обетованная», изложив там все свои похождения, в том числе и о сладкой любви героя с замужней арабской женщиной. Расправа возлюбленной оказалась короткой и жесткой: она прочла рукопись, сожгла ее и выставила автора из квартиры. Однако того не знала, что рукописи не горят: у Аркаши оказалось несколько копий, поэтому роман был опубликован.
Скоро против писателя возбудили уголовное дело за разжигание межнациональной розни, а чеченцы грозились просто зарезать за оскорбление мусульманских нравов и чувств – не успели. Аркашу арестовали, упрятали сначала в следственный изолятор, потом на три года в лагерь. Тут бывший подопечный вспомнил своего наставника, написал покаянное письмо, однако так и не признался, что стащил ленту патронов. Сударев ездил к нему на свидание, но откровенного разговора не получилось, Аркаша тогда не раскаялся, просил похлопотать, чтоб скостили срок, жаловался, что в лагере нельзя работать творчески и оживил несколько притупленное за годы, чувство отеческой жалости.
После освобождения выяснилось, что времени он зря не терял и вынес из заключения новый роман – лагерная тема еще была востребована. А пока отбывал срок, переписывался со многими своими читателями и по приглашению поселился у одного из них в загородном доме, где были созданы все условия для работы. Доверчивый читатель-лох трижды в неделю посылал туда жену, чтобы готовила пищу! Аркаша, видимо, затворился, как монах, поскольку не мелькал на тусовках и экранах, не будоражил народ на площадях и про скандального автора скоро забыли бы. В литературу ринулся поток домохозяек и пенсионерок, книжный рынок захватил детективный жанр, женщинам не давала покоя слава Агаты Кристи. Но тут началась вторая чеченская компания, и новое дыхание обрел роман «Афганский прыжок», в том числе и злополучная «Лента». В его прозу наконец-то вчитались, оценили, присудив госпремию, да еще наградили боевым орденом. А на Мосфильме и первом канале запустили сразу два грандиозных проекта – эпопею по роману и сериал по повести. Рекламные ролики крутили по телевиденью целыми днями, Аркашу таскали с передачи на передачу, интересовались мнением по любому сколь-нибудь значимому вопросу. И наконец, сделали ведущим военно-политической рубрики на канале.
Сударев не прикладывал своей критической руки, все произошло само собой, и у Аркаши появился шанс на пике славы придти и покаяться – не упал бы с Олимпа, но грех с души снял. Не пришел, возможно, потому, что у подопечного тут же возникли завистники, в прессе появилась статья с утверждением, что его премиальный роман на самом деле написан другим человеком, даже имя автора называли, офицера-политработника. Будто, Аркаша нашел его рукопись и присвоил! Сударев оценил это по-своему: к однокашнику пришла настоящая слава, ибо авторство завистники оспаривают всегда, если видят литературный шедевр. Между тем эти клеветники обнаглели и явились к профессору с просьбой сделать литературоведческий анализ, дабы доказать воровство или на худой случай, плагиат. И совали какие-то ископаемые рукописи в залежалых общих тетрадях – безымянные и простенькие воспоминания об афганской войне. Сударев даже вникать не стал, тут же выдал свое заключение, посоветовал не унижать лауреата подозрениями, однако пожара не погасил и скандал лишь разрастался. Но достигал обратного эффекта: Ерофеич становился интересным для публики.
И тут ударил очередной скандал: оказалось, Аркаша вновь принялся за свое. Он тихой сапой увел у читателя молодую жену-кормилицу, зарегистрировал брак и стал жить с ней в загородном доме, любезно представленном обворованным поклонником. Новое счастье лауреата длилось полгода, похищенная жена скоро насытилась краденой любовью, мечась между двух мужчин, и улетела сразу от обоих – выбросилась из окна. Аркаша уехал в приют, где теперь располагался женский монастырь, с разрешения настоятельницы, поселился во флигеле за каменной стеной, подальше от инокинь и послушниц и поклялся себе, что никогда более не прикоснется к чужому. В том числе, и к женщинам, носительницам зла и разочарований.
Полчаса на исповедь Аркаше не хватило: мышление романиста требовало большой формы, к тому же, привычка все сказанное выстраивать и мотивировать, отвлекало его от главного покаянного направления. Тем паче, каяться над телом, обращаться к человеку, лежащему ни живым, ни мертвым, было непривычно, и он или расслаблялся, говоря искренне, или автоматически включал внутреннего цензора, поселившегося в нем после неудачи с романом «Земля Обетованная». Ему начинало казаться, что бабка успевает бормотать молитвы и одновременно прислушивается, к тому, в чем кается Аркаша. И еще его раздражал запах восковой свечи, напоминающий палестинские благовония и суровый период жизни в Земле обетованной.