Обнаженный рыбак
Шрифт:
— Я так устала от этой возрастной карты. — Я толкнула его в грудь. — То, что ты не понимаешь моих чувств, не делает это моей виной — это результат моего возраста. Никто не любит, когда ему лгут.
— Никто не лгал.
— Упущение правды — это обман… ложь.
— Так мы лгали Рори о нас?
— Никаких нас нет.
Фишер медленно кивнул. Его контроль еще больше разозлил меня. Мне нужно было разозлиться. Мне нужно было на кого-то накричать.
— Мы можем выбирать, с кем нам быть, но мы не выбираем, кого нам любить.
— Ты оправдываешь ее?
Он покачал головой, почесывая затылок.
—
Моя челюсть сжалась, и я с трудом сглотнул.
— Дело не в этом.
— Ты продолжаешь убеждать себя в этом.
Я продолжала качать головой. Дело было не в сексуальной ориентации Рори. Не было. Правда же?
— Тогда почему ты не успеваешь моргнуть, пока разваливаешься на части? Потому что тебе стыдно за ее грехи? — Он поставил воздушные кавычки. — Или потому что тебе нужно, чтобы все было плохо? Если ты позволишь закрасться мысли, чтобы все было хорошо, тебе придется подвергнуть сомнению все, что эти люди вложили в твою голову. Тебе придется искать свою правду внутри себя. И кем ты тогда станешь? Потерянной? А разве не в этом смысл? Привести потерянных к Богу, и они будут найдены?
— Она изменила моему отцу. — Я моргнула, разваливаясь на части, как он и знал.
— Она влюбилась.
Я покачала головой.
— Она должна была любить его.
— Ну, в жизни никогда не бывает так, как должно быть. Так что ты собираешься с этим делать?
— Риз, — произнесла Рори мое имя.
Я стояла спиной к ней, склонив голову, чтобы не смотреть на нее или Фишера.
— Я уезжаю обратно в Техас. Здесь для меня ничего нет.
— Риз, позволь мне объяснить.
— Объяснить? — Я насмехалась, идя к углу гаража, где мне не нужно было ни с кем сталкиваться. Я не была уверен, что смогу снова смотреть на нее. — Не нужно никаких объяснений. Все, что я только что увидела и никогда не смогу стереть из памяти, не требует объяснений. Причина, по которой отец развелся с тобой. Причина, по которой он не хотел, чтобы я тебя видела. Теперь это так ясно.
— Ты знаешь лишь половину правды. Его половину, но не мою.
Положив руки на бедра, я уставилась в потолок, на стеллаж над дверью гаража.
— Мне не нужна твоя половина правды. Мне больше ничего от тебя не нужно. Я должна была усвоить этот урок, и я его усвоила. Отец был прав. Ты невероятная эгоистка, и тебе наплевать на всех, кроме себя.
— Риз.
Я услышала эмоции в ее дрожащем голосе, но я не собиралась смотреть на нее, как бы она ни была эмоциональна, как бы ей ни было больно.
— Не разговаривай так со своей мамой.
Это требовало моего внимания. Нестандартный комментарий Фишера.
Я повернулась к нему лицом.
— Ты… ты, как никто другой, не имеешь права указывать мне, как с ней разговаривать. Если бы она знала о том, что ты мне говорил… — Я покачала головой, сузив глаза, осмеливаясь сказать ему еще хоть слово. — Если бы она только знала…
Фишер не отступал. Это было не в его характере.
— О чем она говорит? — спросила Рори, пока мы с Фишером смотрели друг на друга.
Я была на грани того, чтобы взорвать мир всех, включая свой собственный. Рори разозлится на Фишера и Роуз. Роуз будет злиться
— Я ухожу. Вы двое — разберитесь со своим дерьмом. С меня хватит. — Фишер скрылся в доме. И все же… Я не могла смотреть на Рори, потому что все, что я видела, это ее лицо, когда Роуз делала с ней эти вещи в душе.
— Как давно ты знаешь, что ты гей?
— Думаю, всю свою жизнь.
Я хмыкнула, покачав головой.
— И все же ты вышла замуж за папу и родила меня. Почему?
— Потому что это грех. Против воли Бога. Так я думала в то время. И ты так думаешь. Тебе промыли мозги, чтобы ты так думала.
— Позволь мне перефразировать. — Я заставила себя посмотреть на нее с мокрыми волосами, в мешковатых трениках и облегающей футболке. — Когда тебя перестало это волновать? Перестало волновать, что это грех? Перестала заботиться о папе? Перестала заботиться о нашей семье?
— Это несправедливые вопросы.
— Разве? — я покачала головой. — А какие же тогда справедливые?
— Спроси меня, когда я решила уважать то, кто я есть? Спроси меня, когда я решила, что могу любить себя и любить тебя?
После нескольких молчаливых секунд я вытерла губы и пожала плечами.
— Ну? Каковы твои ответы на эти вопросы?
Она обняла себя руками и уставилась на свои босые ноги.
— Я познакомилась с Роуз, когда тебе было десять лет. Она буквально влетела ко мне с улицы, чтобы узнать, есть ли у меня время подстричь ей челку. В тот день я была занята. У меня не было даже времени пописать. Но я не могла отказать, потому что знала… с одного взгляда я поняла… она была той частью меня, которую я прятала и подавляла всю свою жизнь.
— И я подстригла ей челку. А на следующей неделе она вернулась, чтобы сделать полную стрижку. Потом она назначила мелирование. А однажды она просто пришла с тарелкой печенья. Это привело к обеду. Потом каждое утро мы встречались в одной и той же кофейне, чтобы выпить кофе. Кино здесь. Концерт там. Мы стали друзьями. Она была замужем, я тоже. И я помню тот день, когда собиралась сказать ей что-то, противостоять слону в комнате. Я миллион раз прокручивала это в голове. Может быть, я не знала, что это будет означать для моей семьи или ее брака, но я знала, что даже если это ничего не изменит, это изменит меня на клеточном уровне. Я знала, что это будет самый честный момент в моей жизни.
Мне было все равно. Я говорила себе, что мне все равно. Она солгала папе. Она солгала мне. Это казалось непростительным, и все же я заставила себя спросить ее:
— Что случилось?
Рори подняла на меня глаза.
— Ну, в тот день ей тоже было что сказать мне. И судя по боли в ее глазах, я подумала, что это было то, что я хотела ей сказать. «Я люблю тебя, но не думаю, что мы можем быть вместе, но мне просто необходимо сказать тебе об этом». Я знала… Я просто знала, что это именно то, что я видела в ее глазах. Но это было не так, не в тот день. Нет. Ей нужно было сказать мне, что у нее рак толстой кишки третьей стадии, и ее муж уходит от нее, потому что у него нет сил смотреть, как она умирает. Ей нужно было, чтобы кто-то возил ее на процедуры и на приемы к врачу.