Обноженный

Бирюк В.

— С чего это?!

— Ха. Известно с чего — заблудила баба. Вот прям на этом озере. Пошла она купаться ночью. А тут из местных один такой шустрый… А Олег про это прознал и её… Живьём закопал. А она — прокляла. Озеро это, где согрешила. Тут Олегу деваться некуда — пошёл он дальше к Киеву. Потому как жена у него — сестра Рюрику была. Назад в Новгород идти — уже нельзя.

Что-то в этом есть: летописи туманно намекают, что между Рюриком и Олегом было не родство, а свойство — кто-то из них был женат на сестре другого.

— Брехня.

У Ряхи интересный

рефрен образовался — «брехня». Как человек городской, он уверен, что знает «историю родного края» лучше всех присутствующих.

— Была княгиня. Точно. Только она под Усвятами на волоке в болоте утопла. Тама по низкой воде и по сю пору её лодию видать. А как тонула — прокляла волоковщиков: «Усвяты, Усвяты, будьте прокляты. Жить вам до веку — ни бедно, ни богато». Так они и поныне живут.

Ещё один утерянный пласт русской культуры. Люди, живущие на волоках, сочиняют свои, профессионально-ориентированные, легенды, сказки, песни. Потом волоки исчезнут, сменятся каналами, трактами, железными дорогами… Исчезнет ремесло — исчезнет и связанный с ним фольк.

Исчезнет и этот городок — Вержавск. Но не мгновенно, как Китеж-град, как Вщиж. После Батыя люди перестанут селиться на горе, в детинце, но продолжит действовать торговый путь, и люди снова вернутся сюда: в 14 веке Вержавск вспоминают в «Списке городов русских дальних и близких». Потом будет несколько литовских, польских, русских разорений…

Добьёт его Переяславльская Рада и тринадцатилетняя русско-польская война за Украину, первым эпизодом которой станет занятие Смоленска московской ратью. И тридцатилетняя гражданская война на самой Украине.

Славные герои, гетманы-самостийники будут расплачиваться с союзниками-крымчаками двуногой скотинкой — продавать в рабство жителей разорённых украинских местечек, вольнолюбивых казачек с детьми — семьи своих политических противников… Война, которую уже её современники назовут — «Руина».

Те, кто поумнее да поживее побегут от бедствия на восток, на Слободскую, Московскую сторону. Днепровский участок торгового пути станет непроходимым из-за войн и смуты, а потом Пётр Великий выйдет к Финскому заливу и поставит новую столицу, торговые пути сдвинутся к востоку, «путь из варяг в хазары» станет дорогой от Петербурга до Астрахани, в одном государстве, под одним законом, на одном языке… «под одной шапкой». На смену оси — Новгород-Смоленск-Киев придёт новый «становой хребет». Уже не Руси — России.

А Вержавск — тихо умрёт. Люди вернуться сюда осенью 41 года — копать окопы по краю площадки детинца. Потом здесь будет кладбище. Вокруг исчезнувшей ещё в 17 век церкви Ильи.

Вышли к посаду над Проклятым озером и встали на постой. С другой стороны посад больше — вдоль берега на полтыщи шагов, а мне… в толпе неприятно. Кстати, кольчужку и мечи свои — на плечи сразу.

Ряха ужом крутиться, всё наверх поглядывает.

— Тебе чего неймётся?

— Тута… эта… обед у меня…

— Не понял. Сейчас разгрузимся, разместимся — тогда и пообедаем.

— Не! Не понял ты! У меня — обет. Раз в грозу попал. Молнии вокруг… рядом бьют, не далее руки… Страху натерпелся! Пообещал я тогда Илье-пророку: как церковку его где увижу — первым делом свечку поставлю. Вот, не евши — не пивши, перво-наперво… вона, в детинце церковка Ильи… мне б туда…

Врёт. Нагло и глупо. Жил в большом городе, ходил в подручных у большого человека. Всё видел, везде бывал, всего пробовал. Теперь — светоч ума и кладезь премудрости. Который может свободно вешать «всякой дярёвне лапотной» — макароны на уши. Даже не продувая — и так поедят.

— Так как, Иван Акимович? Я схожу?

— Можно.

А вот я никогда не вру. Я всегда говорю правду. Но — подумавши.

— Порученьеце тебе будет. Ты ж у казначея служил? У здешнего посадника бывал?

— Э-э, м-м, н-н, д-д…

Да что ж он кота тянет?! Не может решить — что выгоднее соврать? «Лучший рэкет — честность». Но до этой истины ещё дожить надо.

— Вот и походи там, на посадниково подворье глянь, людей послушай. Как стража стоит — запомни, входы-выходы какие есть — погляди.

— Ик… Эта… А зачем?!

— Есть мнение…

— Чьё?!

Я поднял глаза к небу. Ряха проследил мой взгляд и тоже уставился в солнечный небосклон. Несколько секунд мы совместно наблюдали пролёт белого облачка по небесной синеве. Так красиво, чисто, празднично…

Потом я тяжко вздохнул и вернулся к делам земным.

— Так вот. Есть мнение, что здешний посадник ворует. Сильно ворует, до неприличия. Сам понимаешь, брать такого вора моими людьми… бойцов у меня мало. Но подготовится… Большой отряд тишком на постой не расставишь. Полста гридней, к примеру… Ежели что — придётся имать прямо с похода. Так что присмотрись: где там чего. Давай, иди, заодно — и обет свой исполнишь.

Чистая правда в каждом слове. А вот что он сам додумает и что додумает посадник…

Вообще-то, это называется — «провокация». Она же — «ловля на живца». Что-то мне внутренний голос упорно вещует: нынче ночью в Проклятом посаде будет шумно. Как говаривал Бегемот:

— Это идут нас арестовывать.

Подтолкнул к активным действиям местную администрацию, теперь проведём аналогичную толчковую акцию в отношении местного бизнеса.

Неспешная прогулка вокруг подножья Вержавской горки привела меня к торгу. Походили-поприценивались. Николашка стандартно хаял любой выложенный на прилавки товар, купцы стандартно отругивались. Было жарко и скучно. Пока не дошли до одной лавки.

— Эй, мил человек, жара-то какая. Мы тут у тебя посидим маленько, отдохнём.

— Тута лавка торговая, а не беседка гулёвая. Покупай чего надобно да проваливай.

— Суров ты дядя. Индо ладно. Только подскажи: где Трифона-дыровёрта найти?

— А на что он тебе?

Сунувшийся ответить на мой вопрос мальчишка-посыльный, получил мощный подзатыльник и заскулил в углу. Что-то сильно купчина мальчонку приложил. Занервничал?

— Мне-то? Передачка ему у меня. Так где искать?

— Искать не надобно. Я — Трифон. Давай.