Обогнувшие Ливию
Шрифт:
В тот день все было по-прежнему: зной, ветер, пыль. Ларит на женской половине дома гремела посудой, постигая трудную для жрицы долю жены и хозяйки. Ларит всей душой стремилась к домашнему уюту, к семейным радостям, все более привязывалась к новому образу жизни. Окруженная вниманием и любовью, она обрела прежнюю привлекательность.
Эред и Ахтой сладко спали на циновках после сытного обеда. Малыш, которого освятили именем Маленький Астарт, дрыгал ножками и пускал пузыри к великому удовольствию отца.
С набережной донеслись приветственные крики, беспорядочные
— Мне страшно… — Ларит прижалась к плечу Астарта.
Ахтой протер заспанные глаза и воскликнул:
— Друзья мои! Нам несказанно повезло: это сам Эшмун Карфагенский, Новый Эшмун! Возрадуемся же, несмотря на непогоду.
И он рысцой засеменил навстречу шествию. Малыш заплакал, Ларит унесла его в дом.
Новый Эшмун, приглашенный на освещение нового алтаря в храме бога врачевания (колония финикиян имела свои храмы в Египте), шефствовал в окружении пышной свиты из служителей всевозможных культов, по-хозяйски рассматривая людей, постройки. Ветер трепал его одежды, обтягивая материей тугое брюшко, короткие ноги.
Ахтой суетился в толпе больных, богомольцев и музыкантов и всматривался счастливыми глазами в каждую складку властного оплывшего лица.
— Имхотеп! — шептал он. — Вылитый Имхотеп! Правда, настоящий Имхотеп исцелял словом, а этот, наоборот, убивает словом. Но все же бог!
Астарт, не разделявший всеобщего ликования, привлек внимание Нового Эшмуна. Он раздвинул пухлыми руками многочисленную свиту и подошел к молодому финикийцу.
— В твоих глазах — сомнение, — сказал живой бог.
— Но ведь на все воля неба?
— Сомнение опасно. Оно ведет в пропасть.
— На дне всякой пропасти — жизнь, — ответил смертный.
Живой бог, нахмурившись, медленно поднял ладонь с растопыренными пальцами, унизанными перстнями, и, гипнотизируя взглядом, произнес жуткое заклинание. Затем притронулся пальцем к запястью финикийца.
Астарт вскрикнул от сильной боли и отпрыгнул в ужасе «Вот он, голос неба…» На запястье всплыл волдырь, как от ожога.
— На память о пропасти, которая тебя ждет, — сказал Новый Эшмун.
Астарт вдруг остро почувствовал: всему конец. Ветер злобно выл в снастях судов у причала.
Вечером за ужином возбужденный Ахтой рассказал о карающей руке Нового Эшмуна: пьяный египтянин, попавший ему на глаза, мгновенно — от одного слова — был парализован навеки. Даже волдырь на руке друга несказанно радовал Ахтоя. После тюрьмы он сильно изменился, восторгался по малейшему поводу, словно стараясь наверстать упущенное за время, проведенное, в Бубастисе.
— Ты велик, Астарт, ибо мечен самим богом!
— Тот пропойца тоже велик?
Ларит с тревогой вглядывалась в хмурое лицо.
— Завтра праздник во всем Саисе в честь Эшмуна Карфагенского. Фараон, да продлят боги его век, решил
— Кого казнят? — спросил Эред.
— Грабителя пирамиды, — Ахтой поднял глаза к потолку, — и как небо терпит, ведь обесчестили гробницу великого Джосера.
Астарт чуть не уронил лепешку в соус.
— Обесчестить святыню! — продолжал негодуя, Ахтой. — Ведь она — святыня вдвойне: в ней бог, и она сделана богом!
…Еще одна казнь. Астарт стоял в толпе, смотрел на эшафот и рассеянно ловил обрывки фраз.
— Почему один кол? Грабителей же двое…
— Один сознался, ему отрубят голову.
— Повезло негодяю!
— Другой отпирался, покорчится теперь на колу. Темнокожие палачи в набедренных повязках цвета лепестков лотоса выволокли на возвышение окровавленных преступников, и Астарт с удивлением узнал в них крестьян, ограбивших его.
Палачи, не мешкая, насадили высокого злобного старика на кол. Женщины заткнули уши, чтобы не слышать ужасного крика.
— Как же их поймали? — спросил Астарт стоящих впереди.
Оказалось, что в первой же корчме, где они оставили дорогой перстень в уплату за пиво, их связали: корчмарь увидел на печатке царский овал и понял, что дело нечистое.
Одутловатый крестьянин стоял на коленях, привязанный за бороду к ноге палача. Неожиданно на эшафот поднялся Новый Эшмун! Все были наслышаны о его зловещем даре и затаили дыхание.
Палач поднял меч. Крестьянин весь напрягся в ожидании удара. Тысячи глаз засветились азартом, трепетно боясь пропустить тот миг, когда голова отделяется от шеи. Но Эшмун Карфагенский остановил властным жестом руку палача, готовую опуститься. И ударил толстым пальцем по вытянутой шее приговоренного.
Преступник обмяк, подломившись в поясе. Палач отвязал его бороду от ноги и испуганно попятился: преступник был мертв.
Астарт долго сидел на берегу Нила, не замечая палящего зноя и ветра. И губы его шептали молитву отвергнутому Мелькарту. Глубокое раскаяние терзало душу кормчего. Мыслимо ли в одиночку справиться с бездной? На что опереться, если нет веры? Человек велик и слаб, могуч и ничтожен, ничтожен, потеряв опору. Астарт сдался. Ему грезились обломки Мелькарта, и он страдал, казнил себя поздними раскаяниями. Вернувшись в дом, он застал только Эреда с малышом. — Где Ларит? — закричал он так, что Эред перепугался. — На празднике… Там пляски жриц карфагенских, старшина квартала прислал за ней, чтобы…
Астарт бросился на площадь. Сегодня здесь собрались хананеи со всей Дельты. Большие деревянные и тростниковые щиты предохраняли от ветра, поэтому вовсю пылали факелы и курился фимиам. Музыкантши в счастливой истоме валялись на циновках среди своих инструментов.
— Астарт! — окликнул его знакомый кормчий. — Твоя Ларит… Куда пунийцам до финикиянок! Так танцевать!..
Хор купцов готовился к выступлению, и многие пробовали голоса. Публика изнемогала в ожидании дальнейших зрелищ..
Астарт увидел Ларит. Она стояла в окружении полуголых жриц, и Эшмун Карфагенский говорил ей что-то из своей ложи.