Оболганный сталинизм. Клевета XX съезда
Шрифт:
Нет повода сомневаться, что ежовские следователи действительно выбивали из Эйхе показания, поскольку и Ежов, и Фриновский признались в использовании «физических методов» на допросах подследственных. но только сам этот факт не обязательно свидетельствует о невиновности Эйхе. Как отмечал Фриновский, и он сам, и Ежов фабриковали липовые дела и казнили своих сообщников по заговору, чтобы не допустить вскрытия их злодеяний на допросах у Берии.
Публикация полного текста письма Эйхе (не говоря уж о предании огласке материалов из его дела) могла бы спутать Хрущёву все карты. Была бы поднята проблема организованного Ежовым заговора, что противоречило основной задаче «закрытого доклада» – свалить вину за всё и вся на Сталина и Берию.
При знакомстве с письмом выплыли бы наружу имена многих высокопоставленных партийных деятелей, чьи следственные дела надлежит хорошенько изучить, прежде чем удастся отделить недостоверные показания от правдивых.
Так, среди лиц, упомянутых Эйхе, – Евдокимов. Тот самый, кого и Ежов, и Фриновский назвали своим ближайшим сообщником по заговору. Странно, однако, что в постановлении Президиума ЦК КПСС от 6 марта 1956 года фамилия Евдокимова стоит в одном «реабилитационном» списке вместе с Эйхе!
Среди других названных в письме членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б) – В. И. Межлаук, С. В. Косиор, Э. К. Прамнэк, Н. И. Пахомов, причём оба последних выдвинули против Эйхе ложные обвинения.
Опровержения выдвинутых обвинений – такие, как письмо Эйхе на имя Сталина, – заслуживают не большего доверия, чем признания вины. Тем не менее в доклады Хрущёва и Поспелова ими помещены только те тщательно отсеянные фрагменты заявления, где Эйхе пишет о своей невиновности.
Если неискажённый текст письма рассматривать вместе с другой информацией, где речь идёт о роли Эйхе в массовых репрессиях, мы неизбежно придём к умозаключению, что Поспелов и Хрущёв приложили максимум усилий для сокрытия свидетельств, указывающих на виновность Эйхе. Именно таким образом обоим докладчикам удалось пресечь попытки любого серьёзного исследования как его собственного дела, так и роли Эйхе в заговоре Ежова.
Эйхе упоминает слова Сталина о том, что «каждый член ЦК имеет право знакомиться с особой папкой П[олит]Б[юро]». Возможно, далеко не все члены ЦК 1956 года знали, что собой представляли
Хрущёв не смог бы отказать членам ЦК, если бы те, зная, что их требования правомочны, захотели изучить архивно-следственные материалы на тех или иных лиц. Можно с уверенностью говорить о жёстких ограничениях, наложенных на доступ к особым папкам, поскольку даже таким членам Политбюро, как Молотов и Каганович, не удалось воспользоваться сведениями из уголовных дел. Очень может быть, что инициатива запретительных мер исходила от самого Хрущёва. В противном случае трудно понять, как именно Хрущёву и хрущёвцам удалось избежать разоблачения лживых обвинений, выдвинутых ими против «антипартийной группы» в 1957 году.
В общем, письмо Эйхе, если рассматривать его во всей полноте, могло стать весьма опасным средством для противодействия замыслам Хрущёва. По содержанию оно, скорее, оправдывает Сталина и Берию и подтверждает наличие масштабного заговора с участием по меньшей мере некоторых членов ЦК, но не только. Хрущёв решился процитировать вырванные из контекста выдержки из документа, лишь когда удостоверился, что кроме него самого и его сторонников больше никто не имеет доступа к делу Эйхе.
Анализ справок и других реабилитационных материалов позволяет сформулировать выводы, которые важны для проделанного в предыдущих главах исследования «закрытого доклада» Хрущёва.
Значительное часть материалов против репрессированных лиц оставлена в реабилитационных справках без внимания.
Ни один из фактов, подтверждающих виновность членов ЦК, названных в хрущёвском докладе, не стал предметом пристального изучения. Зато обнаружение малейших противоречий давало повод для отклонения любых из свидетельств.
Без ознакомления с архивно-следственными делами нельзя установить, что же произошло в действительности. Но для наших нынешних целей это не так уж необходимо. Имеющихся сведений вполне достаточно, чтобы утверждать:
Реабилитационные справки не устанавливают невиновность тех, кому они посвящены.
Такие справки вообще не ставили перед собой задачу поиска истины. Вся их роль сводилась к подготовке «документального обеспечения» для последующего объявления тех или иных лиц «невиновными».
У нас теперь есть возможность познакомиться с тем, чем пользовался Хрущёв и что имел в своём распоряжении Поспелов, а также узнать, какими сведениями их подпитывал Руденко. Анализ доступных материалов так или иначе приводит нас к выводу: Хрущёв отдавал приказания Руденко, чтобы тот состряпал «оправдательные» бумаги – более или менее похожие на правду реабилитационные справки, посредством которых репрессированные лица могли быть провозглашены невиновными.
При сопоставлении того, что мы знаем об обвинениях осуждённых, следует отдать предпочтение не «реабилитационным» справкам на Постышева, Косарева и Рудзутака, а научному анализу всех имеющихся свидетельств. Этот вывод хорошо согласуется с тем, что Хрущёв говорил неправду во многих частях своего «закрытого доклада», что, я надеюсь, теперь можно считать доказанным.
Источники
«27 октября 1939 г.
Совершенно секретно
Секретарю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину
25 октября с. г. мне объявили об окончании следствия по моему делу и дали возможность ознакомиться с следственным материалом. Если бы я был виноват хотя бы в сотой доле хотя одного из предъявленных мне преступлений, я не посмел бы к Вам обратиться с этим предсмертным заявлением, но я не совершил ни одного из инкриминируемых мне преступлений и никогда у меня не было ни тени подлости на душе. Я Вам никогда в жизни не говорил ни полслова неправды и теперь, находясь обеими ногами в могиле, я Вам тоже не вру. Всё моё дело – это образец провокации, клеветы и нарушения элементарных основ революционной законности. О том, что против меня ведётся какая-то гнусная провокация, я узнал ещё в сентябре или в октябре 1937 года. В протоколах допроса обвиняемых, присланных из Красноярского края в порядке обмена другим краям, в том числе и Новосибирскому НКВД (в протоколе обвиняемого Ширшова или Орлова), был записан следующий явно провокационный вопрос: «не слышали ли Вы об отношении Эйхе к заговорщической организации?» и ответ: «мне сказал вербовщик, что ты ещё молодой член контррев[олюционной]. организации и об этом узнаешь потом».
Эта гнусная провокационная выходка мне показалась настолько глупой и нелепой, что я даже не считал нужным об этом писать в ЦК ВКП(б) и Вам, но если я был бы враг, ведь из этой глупой провокации я же смог бы построить неплохую маскировку для себя. Значение в моём деле этой провокации мне стало ясно только задолго после моего ареста, о чём я писал народному комиссару Л. П. Берия.
Второй источник провокации – это новосибирская тюрьма, где при отсутствии изоляции сидели разоблачённые враги, арестованные с моей санкции, которые в озлоблении строили планы и открыто сговаривались, что «надо теперь посадить тех, кто нас сажает». По словам Горбача, начальника Управления НКВД, это выражение Ваньяна, ареста которого я активно добивался в НКПС. Имеющиеся в следственном моём деле обличающие меня показания не только нелепые, но содержат по ряду моментов клевету на ЦК ВКП(б) и СНК, так как принятые не по моей инициативе и без моего участия правильные решения ЦК ВКП(б) и СНК изображаются вредительскими актами контрреволюционной организации, проведёнными по моему предложению. Это имеется в показаниях Принцева, Лященко, Нелюбина, Левица и других, причём следствие имело полную возможность на месте с документами и фактами установить провокационный характер этой клеветы.
Наиболее ярко это видно из показаний о моём якобы вредительстве в колхозном строительстве, выразившемся в том, что я пропагандировал на краевых конференциях и пленумах крайкома ВКП(б) создание колхозов-гигантов. Все эти выступления мои стенографировали и опубликованы, но в обвинении не приводится ни один конкретный факт и ни одна цитата, и это никто никогда доказать не может, так как за всё время своей работы в Сибири я решительно и беспощадно проводил линию партии. Колхозы в Зап[адной]. Сибири были крепкими и по сравнению с другими зерновыми районами Союза лучшими колхозами.
Вам и ЦК ВКП(б) известно, как Сырцов и его оставшиеся в Сибири кадры вели борьбу против меня, создав в 1930 г. группу, которую ЦК ВКП(б) разгромил и осудил как беспринципную групповщину, но в обвинении мне приписывается поддержка этой группы и после отъезда из Сибири Сырцова руководство этой группы. Особо поразительный материал о создании мною к[онтр].р[еволюционной]. латышской нац[ионалистической]. организации с Сибири. Один из основных обвинителей меня не латыш, а литовец (сколько я знаю, не умеющий по-латышски ни читать, ни говорить) Турло, прибывший в Сибирь на работу в 1935 году, но показания о существовании к[онтр].р[еволюционной]. националистической организации Турло даёт, начиная с 1924 года (это очень важно для того, чтобы видеть, какими провокационными методами велось следствие по моему делу), причём Турло даже не указывает, от кого он слышал о существовании лат[ышской]. нац[ионалистической]. контрреволюционной организации с 1924 года. По протоколу Турло, он, литовец, вошёл в латышскую национ[ионалистическую]. к[онтр].р[еволюционную]. организацию с целью отторжения от СССР территории и присоединения к Латвии. В показаниях Турло, Тредзена говорится, что латышская газета в Сибири восхваляла буржуазную Латвию, но не приводится ни одной цитаты и не указывают ни на один номер. Отдельно я должен сказать об обвинении меня в связи с германским консулом и в шпионаже.
Показания о банкетах у консула и якобы разложении актива даёт обвиняемый Ваганов, прибывший в Сибирь в 1932 году или в 1933 году, и начинает с 1923 года (это результат той же провокации, что и в показаниях Турло) описание банкетомании, разложения и т. д., причём опять без указания, от кого он это знает. Правда заключается в том, что когда я был председателем крайисполкома и в Сибири представителя НКИД не было, я два раза в году (в день принятия Веймарской конституции и в день подписания Рапалльского договора) бывал на приёмах у консула, но это я делал по предложению Наркоминдела. Ответных банкетов я не устраивал, и мне было даже указано на неправильность и некорректность такого поведения. Никогда ни на охоту с консулом я не ездил и разложения актива не допускал. Правильность моих слов может подтвердить и домработница, жившая у нас, и служащие хоз[яйственного]. отдела крайисполкома, и шофера, ездившие со мной на машине. Нелепость этих обвинений видна ещё из того, что если я был германский шпион, то германская разведка для сохранения меня должна была категорически запретить афиширование такой близости моей с консулом, но ни к[онтр].р[еволюционером]., ни шпионом я никогда не был. Каждый шпион, естественно, должен стремиться ознакомиться с наиболее секретными решениями и директивами. Вы неоднократно в моём присутствии говорили членам ЦК, что каждый член ЦК имеет право знакомиться с особой папкой П. Б., но я никогда не знакомился с особой папкой, и это может подтвердить Поскрёбышев.
Провокацию о моём шпионаже в своих показаниях подтверждает б[ывший]. команд[ующий]. СибВО Гайлит, и я вынужден Вам описать, как фабриковались эти показания.
В мае 1938 года майор Ушаков мне зачитывал выдержку из показаний Гайлита, что в выходной день Гайлит меня видел гуляющим вдвоём по лесу с германским консулом, и он, Гайлит, понял, что я передаю герм[анскому]. консулу полученные от него секр[етные]. сведения. Когда я указал Ушакову, что начиная с 1935 года меня сопровождает комиссар и разведка НКВД, мне пытались навязать, что я на машине от них удрал, но когда выяснилось, что я и управлять машиной не умею, то меня оставили в покое. Теперь в деле моём вложен протокол Гайлита, из которого эта часть изъята.
Прамнэк показывает, что он со мной установил к[онтр].р[еволюционную]. связь во время январского пленума ЦК ВКП(б). Это наглая ложь. Я с Прамнэком никогда ни о чём не говорил и во время январского Пленума ЦК ВКП(б) после окончания своего доклада тут же перед трибуной в группе секретарей крайкомов, которые требовали указать время, когда можно придти в НКЗ для разрешения ряда вопросов, имел следующий разговор. Прамнэк меня спросил, когда можно придти в НКЗ, и я ему назначил на другой день после 12 часов ночи, но он не пришёл. Врёт Прамнэк, что я тогда болел, через секретарей и комиссара НКВД можно установить, что начиная со дня выхода из больницы 11 января я каждый день был в Наркомате до 3–4 часов утра. Чудовищность клеветы ясна и из того, что такой опытный заговорщик, каким изображен я, через месяц после ареста Межлаука устанавливаю безбоязненно связь по паролю Межлаука.
Н. И. Пахомов показывает, что ещё во время июньского Пленума ЦК ВКП(б) 1937 года они с Прамнэком обсуждали вопрос, как использовать меня как наркома земледелия для к[онтр].р[еволюционной]. организации. О предполагаемом моём назначении мне стало известно от Вас в конце октябрьского Пленума 1937 г. и после окончания Пленума я помню, что члены П[олит]б[юро] не все знали об этом предположении. Как можно поверить такой провокационной клевете, которую показывают Пахомов и Прамнэк?
Евдокимов говорит, что о моём участии в заговоре он узнал в августе 1938 года и что Ежов ему говорил, что он принимает меры, чтобы сохранить мне жизнь.
В июне месяце 1938 года Ушаков меня подверг жестоким истязаниям, чтобы я признался в покушении на Ежова, и оформлялись эти мои показания Николаевым не без ведома Ежова. Разве так мог бы поступить Ежов, если хоть слово правды было в том, что говорит Евдокимов?
На даче у Ежова вместе с Евдокимовым я был, но никогда меня Ежов ни другом, ни опорой не называл и не обнимал. Это может подтвердить Маленков и Поскрёбышев, которые тоже там тогда были.
Фриновский в своих показаниях открывает ещё один источник провокации по моему делу. Он показывает, что будто бы узнал от Ежова о моём участии в заговоре в апреле 1937 г. и что Миронов (нач[альник]. НКВД в Новосибирске) тогда в письме запрашивал Ежова, что он, Миронов, “может выйти на Эйхе” по заговору как участника заговорщической организации. Миронов приехал в Сибирь только в конце марта 1937 года и без материалов уже получал от Ежова предварительную санкцию, на кого вести провокацию. Любой человек поймёт, что то, что показывает Фриновский, есть не попытка меня прикрыть, а организация провокации против меня. Выше я подчеркнул в показаниях Турло и Ваганова года, с которых они начинают свои показания, несмотря на нелепость. Ушакову, который тогда вёл моё дело, нужно было показать, что выбитые из меня ложные признания перекрываются показаниями в Сибири, и мои показания по тел[ефону]. передавались в Новосибирск.
С откровенным цинизмом это делалось, и при мне лейтенант Прокофьев заказывал тел[ефон]. с Новосибирском. Теперь я перехожу к самой позорной странице своей жизни и к моей действительно тяжкой вине перед партией и перед Вами. Это о моих признаниях в к[онтр].р[еволюционной]. деятельности. Комиссар Кобулов мне сказал, что нельзя же было всё это выдумать, и действительно я никогда не мог бы это выдумать. Дело обстояло так: не выдержав истязаний, которые применили ко мне Ушаков и Николаев, особенно первый, который ловко пользовался тем, что у меня после перелома ещё плохо заросли позвоночники, и причинял мне невыносимую боль, заставили меня оклеветать себя и других людей.
Большинство моих показаний подсказаны или продиктованы Ушаковым, и остальные я по памяти переписывал материалы НКВД по Зап[адной]. Сибири, приписывая все эти приведённые в материалах НКВД факты себе. Если в творимой Ушаковым и мною подписанной легенде что-нибудь не клеилось, то меня заставляли подписывать другой вариант. Так было с Рухимовичем, которого сперва записали в зап[асной]. центр, а потом, даже не говоря мне ничего, вычеркнули, так же было с председателем запасного центра, созданного якобы Бухариным в 1935 году. Сперва я записал себя, но потом мне предложили записать Межлаука В. И., и многие другие моменты.
Особо я должен остановиться на провокационной легенде об измене латвийского СНК в 1918 году. Эта легенда целиком сотворена Ушаковым и Николаевым. Никогда среди латв[ийских]. соц[иал-].дем[ократов]. не было тенденции об отделении от России, и я и всё поколение рабочих моего возраста мы воспитывались на русской литературе, революционной и большевистской в легальных и подпольных изданиях. Настолько вопрос об отдельном государственном советском организме как Латв[ийская]. советская соц[иалистическая]. республика мне и многим казался диким, что на первом съезде Советов в Риге я выступал против этого и я был не одинок. Решение о создании сов[етской]. республики было принято только после того, когда объявили, что это есть решение ЦК РКП(б).
В Советской Латвии я работал только недели две и в конце ноября 1918 года уехал на Украину на продработу и был там до падения сов[етской]. власти в Латвии. Рига пала потому, что фактически была почти окружена белыми. В Эстонии победили белые и заняли Валк, белые также взяли Вильно и Митаву и наступали на Двинск. В связи с этим Ригу было предложено эвакуировать ещё в марте 1919 года, но она продержалась до 15 мая 1919 года.
Никогда ни на каких совещаниях к[онтр]р[еволюционеров] ни с Косиором, ни Межлауком я не был. Те встречи, которые указаны в моих показаниях, происходили в присутствии ряда посторонних людей, которых можно опросить. Моё показание о к[онтр].р[еволюционной]. связи с Ежовым является наиболее чёрным пятном на моей совести. Дал я эти ложные показания, когда следователь, меня 16 часов допрашивая, довёл до потери сознания и когда он поставил ультимативно вопрос, что выбирай между двумя ручками (пером и ручкой резиновой плётки), я, считая, что в новую тюрьму меня привезли для расстрела, снова проявил величайшее малодушие и дал клеветнические показания. Мне тогда было всё равно, какое на себя принять преступление, лишь бы скорее расстреляли, а подвергаться снова избиениям за арестованного и разоблачённого к[онтр].р[еволюционера]. Ежова, который погубил меня, никогда ничего преступного не совершившего, мне не было сил.
Такова правда о моём деле и обо мне. Каждый шаг моей жизни и работы можно проверить, и никто никогда не найдет ничего другого, как преданность партии и Вам.
Я Вас прошу и умоляю поручить доследовать моё дело, и это не ради того, чтобы меня щадили, а ради того, чтобы разоблачить гнусную провокацию, которая, как змея, опутала многих людей, в частности и из-за моего малодушия и преступной клеветы. Вам и партии я никогда не изменял. Я знаю, что погибаю из-за гнусной, подлой работы врагов партии и народа, которые создали провокацию против меня. Моей мечтой было и остаётся желание умереть за партию, за Вас.
Эйхе
Подлинное заявление находится
в архивно-следственном деле Эйхе».
636
Условные обозначения: полужирным шрифтом обозначены фрагменты, вошедшие в «закрытую» речь Хрущёва; курсивом – фрагменты доклада Поспелова; жирным курсивом – в тексты обоих докладов, наконец, обычным шрифтом обозначен текст, отсутствующий как у Хрущёва, так и у Поспелова.
РЕАБИЛИТАЦИИ ПО СПИСКУ
ЗАПИСКА И. А. СЕРОВА И Р. А. РУДЕНКО В ЦК КПСС О ПЕРЕСМОТРЕ ДЕЛ И РЕАБИЛИТАЦИИ ЧЛЕНОВ И КАНДИДАТОВ В ЧЛЕНЫ ЦК ВКП(б), ИЗБРАННЫХ XVII СЪЕЗДОМ ВКП(б)
2 марта 1956 г.
ЦК КПСС
Рассмотрев дела на осуждённых членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на 17-м съезде партии, Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР и Прокуратура СССР установили, что большинство этих дел сфальсифицировано органами следствия, а так называемые признательные показания от арестованных получены в результате тяжких избиений и провокаций.
Докладывая изложенное, полагали бы целесообразным поручить Военной коллегии Верховного суда СССР пересмотреть и посмертно реабилитировать нижеперечисленных незаконно осуждённых лиц:
1. Косиора Станислава Викентьевича – бывшего заместителя Председателя СНК СССР, члена КПСС с 1907 года.
2. Эйхе Роберта Индриковича – бывшего наркома земледелия СССР, члена КПСС с 1905 года.
3. Бубнова Андрея Сергеевича – бывшего наркома просвещения РСФСР, члена КПСС с 1903 года.
4. Евдокимова Ефима Георгиевича – бывшего секретаря Азово-Черноморского крайкома партии, члена КПСС с 1918 года.
5. Жукова Ивана Павловича – бывшего заместителя наркома связи СССР, члена КПСС с 1909 года.
6. Кабакова Ивана Дмитриевича – бывшего секретаря Свердловского обкома партии, члена КПСС с 1914 года.
7. Кодацкого Ивана Фёдоровича – бывшего председателя Ленинградского горсовета, члена КПСС с 1914 года.
8. Криницкого Александра Ивановича – бывшего секретаря Саратовского крайкома партии, члена КПСС с 1915 года.
9. Лебедя Дмитрия Захаровича – бывшего заместителя Председателя СНК РСФСР, члена КПСС с 1909 года.
10. Лобова Семёна Семёновича – бывшего наркома пищевой промышленности РСФСР, члена КПСС с 1913 года.
11. Любимова Исидора Евстигнеевича – бывшего наркома легкой промышленности СССР, члена КПСС с 1902 года.
12. Межлаука Валерия Ивановича – бывшего заместителя Председателя Совнаркома СССР, члена КПСС с 1917 года.
13. Румянцева Ивана Петровича – бывшего секретаря Западного обкома партии, члена КПСС с 1905 года.
14. Рухимовича Моисея Львовича – бывшего наркома оборонной промышленности РСФСР, члена КПСС с 1913 года.
15. Рындина Кузьму Васильевича – бывшего секретаря Челябинского обкома партии, члена КПСС с 1915 года.
16. Сулимова Даниила Егоровича – бывшего Председателя СНК РСФСР, члена КПСС с 1905 года.
17. Чудова Михаила Семёновича – бывшего секретаря Ленинградского обкома партии, члена КПСС с 1915 года.
18. Шеболдаева Бориса Петровича – бывшего секретаря Курского обкома партии, члена КПСС с 1914 года.
19. Грядинского Фёдора Павловича – бывшего председателя Западно-Сибирского крайисполкома, члена КПСС с 1912 года.
20. Ерёмина Ивана Глебовича – бывшего зам. наркома лёгкой промышленности СССР, члена КПСС с 1917 года.
21. Струппе Петра Ивановича – бывшего председателя Ленинградского областного совета, члена КПСС с 1917 года.
22. Уншлихта Иосифа Станиславовича – бывшего секретаря союзного совета ЦИК, члена КПСС с 1900 года.
23. Блюхера Василия Константиновича – бывшего командующего Особой Краснознамённой Дальневосточной армией, члена КПСС с 1916 года.
24. Быкина Якова Борисовича – бывшего секретаря Башкирского обкома партии, члена КПСС с 1912 года.
25. Семёнова Бориса Александровича – бывшего секретаря Сталинградского обкома партии, члена КПСС с 1907 года.
26. Калыгину Анну Степановну – бывшего секретаря Воронежского горкома партии, члена КПСС с 1915 года.
27. Голодеда Николая Матвеевича – бывшего Председателя Совнаркома БССР, члена КПСС с 1918 года.
28. Попова Николая Николаевича – бывшего секретаря ЦК КП(б) Украины, члена КПСС с 1906 года.
29. Вегера Евгения Ильича – бывшего секретаря Одесского обкома партии, члена КПСС с 1917 года.
30. Птуху Владимира Васильевича – бывшего второго секретаря Дальневосточного крайкома партии, члена КПСС с 1917 года.
31. Егорова Александра Ильича – бывшего зам. наркома обороны СССР, члена КПСС с 1918 года.
32. Филатова Николая Алексеевича – бывшего председателя Мособлисполкома, члена КПСС с 1912 года.
33. Комарова Николая Павловича – бывшего наркома коммунального хозяйства РСФСР, члена КПСС с 1909 года.
34. Бройдо Григория Исаковича – бывшего директора медицинского издательства, члена КПСС с 1918 года.
35. Кубяка Николая Афанасьевича – бывшего председателя Высшего совета коммунального хозяйства при ЦИК СССР, члена КПСС с 1898 года.
36. Прамнэк Эдуарда Карловича – бывшего секретаря Донецкого обкома партии, члена КПСС с 1917 года.
Дела по обвинению других членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), членов комиссий партийного контроля, советского контроля и центральной ревизионной комиссии, избранных на 17-м съезде партии, будут также рассмотрены и доложены ЦК КПСС.
Просим решения.