Оборотень
Шрифт:
– Отчего же не послать…
– Что ж, тогда милости прошу в часовенку. – И, повернувшись к молоденькому лейтенанту-охраннику, скомандовал:
– Приведи старика Прокопия.
– А если не пожелает идти, товарищ полковник? Не арестант ведь! А мужик он с характером.
Это было правдой. Прокопий Семенович славился ершистостью и, невзирая на чины, мог обложить любого такой изощренной бранью, что, слушая его, могло показаться, будто бы общаешься не со служителем церкви, а с уголовником, имеющим за плечами не одну ходку.
Беспалый улыбнулся:
– Да, он не арестант, просто так его не приведешь. Передай
Лейтенант понимающе кивнул и пошел разыскивать священника.
Это была совсем маленькая церквушка. В ней едва хватало места десятерым молящимся: нельзя было перекреститься, чтобы не задеть локтем стоящего рядом. Бирюк встал у закрытой двери и, скрестив руки на животе, закрыл глаза.
Через пятнадцать минут пришел старик, облаченный в епитрахиль, которая ладно сидела на нем. И сам он весь был очень благообразен и напоминал породистого пса. Длинная седая борода на его худощавом лице была тщательно расчесана на пробор, и по тому, как он бережно разглаживал концы, было ясно, что она является предметом его гордости.
В молодости отец Прокопий много победокурил и вел совсем не такую праведную жизнь, какая допустима церковным уложением. Поговаривали, что он занимался вывозом не то монголок, не то китаянок в Сибирь.
О себе отец Прокопий рассказывал немного, но каждому в поселке было известно, что некогда он учился в московской семинарии, откуда был исключен за непростительную шалость – однажды к себе в келью привел девицу вольного поведения, с которой проспал не только утреннюю службу, но даже и вечернюю.
В последнее время Прокопий отошел от службы – ноги были уже не те, чтобы простаивать по несколько часов подряд в непрерывных молитвах, и он решил взвалить на себя очередной духовный подвиг: стал исповедовать тюремных сидельцев и после каждого откровения непременно ставил свечку во спасение заблудшей души.
Заключенные любили отца Прокопия и доверяли ему такие тайны, от которых у слабаков повылезли бы глаза из орбит, но кающиеся воры знали, что уста священника так же крепки, как запоры на двери камеры смертника.
– Кого же на этот раз нужно исповедать? – Прокопий устремил пронзительный взгляд на оперов. – Уж не Тимофея Беспалого ли?
– Вот этого гражданина, – лейтенант кивнул на Бирюка.
Священник скользнул взглядом по лицу незнакомца и знаком пригласил войти в часовню.
– Ну, мил человек, как тебя звать? – деловито осведомился отец Прокопий, затворив дверь.
– Станислав. Но привычнее – Бирюк, – ответил вор, внимательно изучая старого священника.
– Грешен, Станислав? – просто спросил тот. Бирюк молча встал на колени перед Прокопием и склонил голову. Священник перекрестил ему темя.
– Надолго в наши края?
– Раз пять вокруг елки хоровод водить придется, – усмехнулся Бирюк.
Прокопий понимающе кивнул:
– Да, попал ты, парень, не на курорт!
– А ты, батюшка, я думаю, всех местных знаешь? Прокопий сощурил правый глаз:
– Да я и тебя знаю, Бирюк… Учти, что не я один такой информированный. К тому же кому-то может быть очень интересно, что у тебя за душой…
– Это как? – не понял вор.
– А так, что я озабочен твоей душой. А другим, может, захочется вывернуть тебе кишки наружу…
– Хорошо, учту. Что представляет из себя тамошний смотрящий?
– Ничего сказать о нем не могу. Срок получил вроде как за кражу. В нашей колонии в третий или в четвертый раз. Мякиш у него кличка.
– Мне кажется, я о нем слышал… – задумчиво произнес Бирюк.
– Теперь о Беспалом, – тихо продолжал Прокопий. – Его улыбчивому лицу не доверяй. Он сам из ваших, из воров. Из перерожденцев. В колонии держит железную дисциплину и всякого несогласного отправляет надолго в изолятор. Попал ты к нему не случайно, скорее всего, на перевоспитание. Так что будь с ним очень осторожен. Я не удивлюсь, если он постарается перетянуть тебя на свою сторону и заагитировать.
Бирюк продолжал улыбаться.
– На кого мне стоит здесь положиться?
– Могу назвать только одного такого человека. Его зовут Заки Зайдулла, погоняло у него Мулла. Татарин. Человека, более преданного воровской идее, чем он, ты, ручаюсь, не встречал. Можешь быть с ним откровенен. Мулла поможет тебе.
– Понимаю, – качнул головой Бирюк.
Он вдруг вспомнил, как исповедовался впервые. Было это лет пятнадцать назад, когда он вернулся после второй ходки. Раньше он не считал себя особенно верующим – из религиозных праздников признавал только Пасху и Рождество, да иногда ставил свечи по усопшим приятелям. А когда досиживал срок, какая-то неведомая сила упорно толкала его покаяться. Сначала желание это было слабым и теплилось в нем маленьким огоньком, который, казалось, может в любой момент погаснуть. Но с каждым днем жажда покаяния все более набирала силу. Ему вспоминались и большие грехи, и случаи, когда он несправедливо обижал слабых или когда был просто не прав. Особенно болезненными были воспоминания ранней молодости, когда он гулял и вел себя с женщинами, как знаменитый Казанова.
Сколько он тогда перебрал женщин! Всех и не упомнишь… Возможно, это был один из способов самоутверждения, который позволял ему чувствовать себя настоящим мужчиной. Раскаяние было настолько сильным, что, несмотря на протесты корешей, после освобождения Бирюк сразу отправился в ближайшую церковь. Видно, лихая компания здорово напугала тогда не только сельского священника, но и всю деревню, когда туда въехала кавалькада черных «Волг», из которых повылезали вовсе не обкомовские работники.
Бирюк даже не мог представить, что в лице сельского священника найдет чуткого и вдумчивого собеседника, который не корил, не наставлял, а всего лишь советовал жить по совести. Он был старше Бирюка всего лишь на пять лет, но в его глазах была такая мудрость, как будто бы он знал секрет философского камня. Бирюк исповедовался два часа, стараясь не упустить ни одного черного эпизода в своей жизни, который лежал на его душе тяжким бременем.
А когда, наконец, он вывернул свою душу наизнанку и получил благословение священника, то почувствовал невероятное облегчение.
А молодой священнослужитель напутствовал его:
– Вот теперь ты родился заново, голубчик. Мне бы очень хотелось, чтобы ты никогда не оглядывался назад и чтобы путь твой в храм лежал не через темницу, а через житейские дела.
Позже Бирюк немало удивил своих корешей и подельников, наказав им ежегодно отсылать в эту церковку богатые дары к Рождеству и следить, чтобы священника никто из местных не обижал – ни деревенские пьяницы, ни обкомовские атеисты.