Оборотень
Шрифт:
– Ах, мальчик мой. Ты жив? – Лист падает на сукно.
3
В трактире пахло луком, жареными курами и растопленным на огне сыром. Звенела посуда. Люди говорили громко и не обращали внимания друг на друга. Между столами сновал мальчик, разнося заказанную еду и холодное вино. Кто-то пьяным голосом тянул старую солдатскую песню.
– Ах, мальчик, мой. Как же так? Как же так случилось? Твои родители получили весть о твоей смерти, с первыми полками, возвращающимися из России. Отец держался дольше. Он дожил до отречения императора. Но начались гонения. Его сердце не выдержало. Ах, боже мой, боже мой. Всё ваше имущество: дом, поместье, винные погреба ушло с молотка. Бурбоны вернулись, но дворянство теперь уже не то. Революция сделала своё дело, и всё поменялось бесповоротно. Сейчас мелкие буржуа лихорадочно скупают земли у крестьян, у разорившихся дворян и помещиков. Вонючий торговец мнит себя графом. Проходимцы покупают титулы, за которые раньше проливалась кровь. Всё вверх дном. Всё не так. Боже, боже. Бедная Франция.
– Что же мне делать? – Я смотрел в пламя очага потускневшим взором. – У меня не осталось ничего и никого, только имя.
– Ах, не знаю, не знаю, мон шер. Ты, конечно, можешь первое время остановиться у меня, но…. О боже, я не знаю, что сказать. Такое время. Всюду уши. Все теперь считают своим долгом отмежеваться от всего, что было связано с именем императора, и если узнают, что я…. Что ты….
Я не хотел больше слушать этого человека, когда-то считавшегося другом отца. Я встал и покинул трактир, оставив вино недопитым.
4
Июньский вечер опускался на Монмартр. Лёгкая карета с гербом на двери, запряжённая парой лошадей, пересекла Риволи и двигалась в направлении Сены. В свете уличных фонарей сверкали кирасы, сопровождающих её улан. Их четверо – двое впереди, двое сзади. Лошади мерно отбивали ритм стальными подковами. Позвякивали оружие и упряжь. Вскоре карета замедлила ход и свернула в узкий проулок. Миновав его, она вскоре должна была выкатиться к Сен Жермен де Пре и, через Латинский квартал, следовать дальше до самого дворца.
Я наблюдал за движением кареты, скрытый листвой деревьев, окружающих дорогу. Как только уланы, замыкающие эскорт, скрылись в темноте проулка, я ударил лошадь шпорами.
Я выстрелил поверх головы кучера одновременно из двух пистолетов и убил уланов, двигавшихся во главе эскорта. Не сбавляя скорости, я бросил пистолеты и выхватил саблю. Уланы, замыкавшие эскорт, не успевали развернуться. В узком тесном проходе, их лошади только мешали друг другу. Я же налетел на них, как ветер, и завершил дело несколькими взмахами сабли. Карета остановилась. Бросив поводья, кучер устремился проч. Но меня его побег нисколько не волновал. Моё лицо было скрыто чёрным шарфом, на плечи наброшен широкий плащ.
Я соскочил с лошади и поспешил к карете. Когда дверь кареты распахнулась, перед собой я увидел испуганное лицо седого старца. Мсье, доверенный казначей его величества, в испуге жался в подушки, горой покрывающие сидение кареты. Рядом с ним я разглядел кожаную сумку, опечатанную гербом Бурбонов. От сумки к запястью старика тянулась стальная цепочка.
– Мсье, – вскричал я весело. – Отстегните, пожалуйста, цепочку, и не вынуждайте меня отрубать вам кисть.
Спустя несколько секунд сумка оказалась в моих руках. Я сорвал печать и раскрыл её. Сумка до верха была набита деньгами. Удовлетворённый, я кивнул головой и, попрощавшись с мсье доверенным казначеем, удалился. Я только вернул себе то, что у меня отняли, но всё равно моё сердце пылало от стыда.
Я намеревался покинуть Париж этой же ночью. Денег, что находились в сумке, с лихвой хватило бы для того, что бы начать новую жизнь, вдали от Парижа. Я уеду далеко, куплю поместье, заведу семью и буду жить спокойно и счастливо. Я это заслужил.
Чтобы не рисковать на дорожных заставах, я решил покинуть город, двигаясь вдоль железной дороги на Сен Жермен. Потом, сделав небольшой крюк, я отправлюсь на Реймс и дальше, на Шамон.
К полуночи я уже был на окраине Парижа. Небо усыпано звёздами. Только что показалась луна. Рельсы блестели накатанной поверхностью, отражая её белый свет. Я почувствовал, что голоден. Справа, в глубине квартала я разглядел свет и повернул лошадь. Единственное освещённое в квартале здание оказалось трактиром. Не внушающий доверия снаружи, изнутри, он оказался вполне приличным заведением. Тусклое освещение. Всё относительно чисто, даже столы накрыты скатертями. В столь поздний час трактир пустовал. Кроме меня здесь находились четверо. Они сидели за одним столом, пили вино и вполголоса о чём-то беседовали.
«Хорошо». – Подумал я и сделал заказ
Подали хлеб, сыр, плошку овощного супа с курицей и вино. Пожелав приятного аппетита, мальчик удалился.
Я уже заканчивал с супом, когда за окнами послышался звон копыт и грохот подъезжающего экипажа. Дверь в трактир с шумом распахнулась и внутрь, под развязный женский смех, ввалилась компания гусар в обнимку с девицами. Гусар было шестеро. Уже изрядно напившиеся вином они нацепляли куртизанок и совершали вояж по заведениям.
Всё наполнилось шумом и женским хохотом. Гусары ржали жеребцами и требовали вина для дам, а куртизанки рассевшись у них на коленях, хохотали и визжали от восторга. Компания из четырёх посетителей спешно покинула заведение, и я остался один среди этого разгула.
Среди гусар один выделялся видом и манерами.
Широк в плечах, высокого роста, он говорил низким басом и, похоже, был в мрачном настроении. Его лицо, иссечённое шрамами, блестело от пота и раскраснелось от выпитого вина. Густые брови сдвинуты к переносице. Глаза подёрнулись красными прожилками. Он опрокидывал в себя один бокал за другим, и мрачнел всё сильнее. Наконец он поднял горящие гневом глаза и остановил взгляд на мне. Его лицо сделалось пунцовым. Он крутанул кончик чёрного уса и прогудел:
– Господа гусары, я хочу сказать слово. – Бокалы наполнили до краёв. Он, не сводя с меня глаз, поднял бокал на уровне груди. – Господа, я хочу выпить за императора Наполеона Бонапарта первого – истинного солдата и патриота республики. Я хочу выпить за тех, кто верил и шёл за ним, и погибал, когда это было нужно Франции. Мы лили кровь в России, пока эти …. – Он пристально смотрел на меня. – Пока эти индюки наедали тут свои жирные задницы. А когда русские свиньи пришли в Париж, они кормили их и кланялись им. За императора!
Он опрокинул в себя бокал вина и продолжал смотреть на меня исподлобья, ожидая реакции. Его лоб покрылся каплями пота, губы искривились в улыбке. Наступила тишина. Все ожидали развязки.
Я медленно поднял голову и посмотрел в глаза гусару.
– Русские разбили лучшую армию Европы и гнали её до самой Березины. Император бросил своих солдат и бежал, а они, его доблестные воины, отступая, ели друг друга, чтобы не сдохнуть от голода. И эти русские свиньи, как вы, мсье, изволили выразиться, моются хотя бы раз в неделю, а от вас, простите, разит, как от козла.