Оборотень
Шрифт:
Я прожил в Стокгольме уже неделю, как вдруг утром меня разбудил телефонный звонок. Кое-что все-таки не совпадало с первым разом. Я бы не удивился, если б мне опять позвонили из Осло. Напротив, меня бы это испугало. Кроме того, у меня не было накануне дня рождения. Просто несколько шведских знакомых еще с военных времен устроили вечер в мою честь. Мы засиделись далеко за полночь. Я опять смахнул на пол газеты, пепельницу и еще что-то, пока мне удалось приставить трубку к уху нужным концом и простонать «алло». Телефонистка на коммутаторе сообщила, что меня вызывает Копенгаген. Там никто не мог знать, что я нахожусь в Стокгольме, неважно почему, но это решительно исключалось. На этот раз вряд ли кто-нибудь стал прослушивать мой разговор, и довольно скоро я услыхал мужской голос из Копенгагена. Датчанин тоже говорил страшно быстро, он наверняка помнил, во сколько ему обойдется каждая минута. Об этом он
— Как при чем… Разве вы не господин Мюре из Норвегии?
У нас завязался удивительный диалог. Вспомните, в каком
состоянии была моя голова и разговор про рыбу, который я вел пятнадцать лет назад в этом же номере этой же стокгольмской гостиницы с кем-то, позвонившим мне из Осло. Должно быть, с этой комнатой было что-то нечисто, о чем я не знал.
— Вы говорите про угря? Произнесите это слово по буквам!
— Что вы хотите, чтобы я сделал?
— Я прошу вас произнести это слово по буквам!
— Произнести «угорь» по буквам?
Не знаю, сколько минут мы с ним вели эту содержательную беседу. Я весь вспотел, говорят, что после попойки это полезно. Прошло много времени, прежде чем он каким-то словом включил опять мой рассудок. Я действительно когда-то в порядке эксперимента придумал необычное и вкусное блюдо именно из угря, и датчанин хотел узнать у меня рецепт.
— Вы его получите! — заорал я. — Но как вы меня нашли?
— Я обзвонил всю Норвегию…
— О Господи!..
— И вот наконец в одной усадьбе…
— Вы звонили даже в какую-то усадьбу?
— Да, звонил.
— Но зачем вам этот рецепт?
— Я слышал, что это очень вкусное блюдо!
Я продиктовал ему рецепт и пожелал удачи. К сожалению, я не спросил его имени. Мне бы хотелось когда-нибудь встретиться с этим датским гурманом и поговорить с ним на кулинарные темы. По-моему, он хороший человек.
Эта история с двумя телефонными звонками не очень глубока, — продолжал Эйстейн, — но зато это истинная правда, а не какая-нибудь фантазия на тему о том, что все повторяется, к тому же это еще не конец. Закончив разговор об угрях, я откупорил первую из трех положенных бутылок пива. Тут тоже есть несовпадение с первым разом: пиво с тех пор стало значительно лучше. Но вообще у меня было чувство, что я совершаю какой-то ритуал. Я побрился, выпил вторую бутылку пива, умылся и откупорил третью, однако не выпил ее, а сел на кровать с бутылкой в руке и стал ждать. Я не спускал глаз с двери, но вовсе не потому, что услыхал в коридоре какие-то звуки. Нет, все было тихо. Наконец в дверь постучали.
Я прекрасно понимаю, что мне следует отступить от правды и для антиклимакса сказать, что в дверях появилась, ну, например, служанка гостиницы. Ведь ни один разумный человек не станет говорить о том, что видел морского змея, так как свидетелей у него нет. Но существует морской змей или нет, а на пороге моего номера стояла та самая женщина, что и пятнадцать лет назад. Несмотря на это совпадение, несходство ситуации казалось только усилилось. Она постарела на пятнадцать лет, и это ее не красило. Пятнадцать прожитых лет никого не украсят. Ей нечего было пронести через эти годы, кроме своей физической молодости, а ее она потеряла по пути в какой-то сточной канаве, потому что пронести с собой молодость может только душа. Я стоял в дверях и вспоминал фразу, которую не мог произнести: вас просят покинуть это место, не привлекая к себе внимания.
На этом сходство кончилось.
Эйстейн посмотрел на свои руки и продолжал, не меняя тона:
— Вчера вечером я посватался к Этрусской.
— К которой из них? — вырвалось у Фелисии.
Эйстейн взглянул на нее:
— Понимаешь, по возрасту Этрусская старше, но на деле она на двадцать лет моложе той женщины, что постучалась ко мне в номер в Стокгольме. Я хочу сказать, что я посватался к старшей Этрусской, и она приняла мое предложение. Как-никак я благопристойный человек и не мог бы посвататься к собственной дочери. К тому же я предпочитаю выдержанное вино.
Его слова на всех подействовали по-разному. Первым откликнулся Эрлинг. У него с глаз словно сорвало пелену, и он увидел все, что произошло накануне.
— Я гнусный пьяница! — воскликнул он.
— Ты держался несколько странно, но мне не в чем тебя упрекнуть, — успокоила его Биргит.
Фелисия не сдержалась во второй раз:
— Вот почему у тебя был такой вид, будто ты выпил…
— Да, — ответил Эрлинг, глядя в сторону, — я вчера выпил столько, что чуть не заблудился.
Смутить
— Может, отпразднуем их свадьбу в Венхауге?
— Спасибо, Фелисия, — сказал Эйстейн, — но у нас уже решено, где состоится наша свадьба и что на ней будет присутствовать только один гость.
Фелисия подошла и что-то шепнула Биргит и Адде, потом они вышли все вместе. Юлия посидела минутку и вышла следом за ними.
Все молчали. Ян потянулся за рюмкой и выпил ее. Другие тоже выпили вразнобой. Не зная, что делать, они снова наполнили рюмки. Эйстейн медленно закурил сигарету:
— Я вовсе не собирался заканчивать свою двойную историю оглашением нашего брака. Как думаешь, Эрлинг, не означала ли первая история, что она непременно повторится? Я понял твою теорию так, что повторяется история в целом, но почему не МОгут повторяться и отдельные детали? Если твоя теория подходит к целому, к повторяющемуся созданию и гибели человека, она должна подходить и к отдельным событиям. Или следует сказать, что в апокалиптические времена каждый человек сочиняет свой апокалипсис?
Он взмахнул рукой:
— Нет, Эрлинг, ни в одной секунде не повторится содержание предыдущей, история не повторяется ни в секунде, ни в вечности. Повторяется только одно… да, только одно, а именно то, что ничто не повторяется. Ничто и никогда. История не повторялась и не повторяется. Вера в повторяемость — брезент, под которым мы прячемся от страха: дозволено случаться лишь тому, что мы в состоянии представить себе. А ты захотел увидеть то, что представить себе вообще немыслимо. Возьми древних кочевников и космические ракеты. Люди миллионы лет аккумулировали свои знания, а результат обрушился на нас только вчера, то есть в последние сто-двести лет. Ты — старший в нашей компании и все видел, так сказать, своими глазами. Ты еще застал мир без автомобилей, и ты видел первые аэропланы, этих летающих змеев из холста и бамбука, запущенных в небо с одним жалким моторчиком. Теперь у тебя над головой летает рукотворная луна, и скоро ты увидишь еще много таких лун. И вдруг по какой-то причине ты хочешь, чтобы на этом все кончилось и наш мир погиб. Ты забываешь, что всегда в действие вступает какой-нибудь новый элемент, о котором раньше никто и не подозревал, совершенно новый, необъяснимый элемент, который меняет весь ход истории. Так было и так будет. Мы можем вдруг увлечься новой мечтой, например, о возвращении к древним формам жизни, нам может захотеться поставить преграду прогрессу и не двигаться хотя бы дальше того, чего мы уже достигли. Но это глупо. Вспомни, когда мы обращаемся за поддержкой к забытым моральным представлениям, результат бывает прямо противоположный: новое буквально обретает крылья. Закон подтверждает существующий порядок или создает новый, но последнее относится только к технике и экономике. В духовной жизни с помощью нового закона проложить новый путь невозможно, равно как и оживить то, что уже умерло. Невозможно вычеркнуть из человеческой души произошедшие в ней перемены. Все великие творцы законов знали об этом, это неизвестно лишь практикующим юристам. Люди, стремящиеся вернуть нас к тому, что, на их взгляд, было лучше, по горло увязнут в этом старом хламе и никогда не выберутся из него. Нам нравится думать, что под солнцем нет ничего нового, но это лишь выражение нашего страха. В наше время под солнцем появилась новая луна, и скоро их будет уже много. Я понимаю тех, кто соблазняется мечтой, будто они когда-то уже жили, но это не больше чем мечта.
Эрлинг встал с бокалом в руке. Он поднял его и, глядя на Эйстейна, устало сказал:
— Я, как тебе известно, очень любопытен. Мне всегда хотелось увидеть и узнать больше того, что я видел и знал. Но в твоих словах что-то есть. Послушай, однажды я летел в самолете на высоте двух или трех тысяч метров и читал статью об этой новой луне. И во мне шевельнулось странное чувство, что-то вроде того, что с меня хватит, что я повидал уже достаточно. Я вспомнил самолеты из холста и бамбука, которые видел в детстве, и первые автомобили, сделанные по образцу старинных экипажей на высоких деревянных колесах и с кучером в цилиндре на козлах. Вспомнил, как возчики выбирали лошадей, не боявшихся автомобилей. Таких, которые при появлении этого чадящего чудовища не понесли бы по полям, не разбирая дороги. Я помню одного крестьянина, который приказал своим домочадцам встать на колени, когда Господь явился на облаке… Но ты навел меня на другую мысль… Если меня интересует конец света, это вовсе не значит, что я жду его в скором времени. Можешь ничего не говорить, но я никогда не верил… Нет, не знаю, как это лучше выразить, и потому скажу прямо: в повторяемость прежних жен и подруг…