Оборотень
Шрифт:
Часто говорят и пишут о том, что люди и крысы обладают редкой способностью приспосабливаться к любым условиям. Они живут в тропиках, в арктических широтах и в клоаках под Ш анхаем. Я бы не стал этого утверждать, мне эти способности кажутся несколько преувеличенными. Не принимается во внимание, откуда люди и крысы попали в эти клоаки. Тонкие натуры не выдерживали условий концлагерей, и хотел бы я посмотреть, как вы сами выдержали бы жизнь в доме, где жил каменщик. А можно сказать и иначе: я не сразу оттуда попал в вашу виллу в Сместаде, чтобы пить вместе с вами коньяк и пиво. Конечно, мы приспосабливаемся, но приспосабливается в основном не отдельный индивид, он-то, напротив, цепляется за привычное, каким бы оно ни было. Право жить в стабильных условиях и есть то, что мы называем быть свободным человеком в свободной стране. Что такое мое описание дома, где жил каменщик? Я ничего не исказил, но вместе с тем оно совершенно неверно. Это тот дом, но увиденный мною сорок лет спустя. А в то время я рассказал бы вам об уютной кухне, добром каменщике Педерсене
Если хочешь, можешь сидеть днем дома, здесь все-таки тепло, сказала мне однажды Камма Педерсен. Меня бросило в жар, и я залился краской. Она догадалась, что у меня нет постоянной работы. В тот вечер я поздно вернулся домой и на цыпочках проскользнул на кухню. Утром, после ухода каменщика, она поставила рядом с моим тюфяком чашку кофе, подбоченилась, высясь надо мной, и сказала: Глупый мальчишка! После этого я пришел домой в полдень и осторожно устроился в уголке дивана с взятой в библиотеке книгой. Она угостила меня кофе с печеньем.
Робкие люди могут вспомнить историю об Иосифе и жене Потифара. Хитрец Иосиф знал, что непорочность не всегда бывает в цене, он предпочел отправиться в тюрьму, нежели потерпеть фиаско. В тот день, когда жена каменщика без обиняков выложила мне свое предложение, я соображал не так быстро, как Иосиф, но не потерпел фиаско как мужчина. А может, как мужчина я его все-таки потерпел? Во всяком случае, я сделал попытку спастись от фиаско, сказавшись больным. Ты совершенно здоров, заявила мне Камма Педерсен, просто ты слишком застенчив. Тогда я оскорбился и попытался напустить на себя еще более больной вид, но я был… да, я был как воск в ее руках. Через полчаса она шлепнула меня и сказала: Ну, кто был прав? Ты просто смущался.
Я никому не посмел рассказать о моих отношениях с фру Педерсен по многим причинам. Во-первых, я не мог бы изобразить себя ловким соблазнителем, хотя к тому времени способность ко лжи была у меня уже сильно развита. А во-вторых, кто же станет хвастаться победой над такой старой женщиной?
— Старой? — удивилась Вера. — Она была всего на три года старше, чем я сейчас.
— Тсс! — шикнул на нее Яспер.
— Иметь связь со старой женщиной считалось у нас некрасивым, — повторил Эрлинг. — Мне пришлось бы убавить ее возраст, но все равно я не мог бы сказать, что ей меньше двадцати одного года. Может, и каменщик Педерсен попал бы в этот рассказ. Если бы до него что-нибудь дошло, он убил бы меня, что явствует из художественной литературы. Я был не против того, чтобы газеты напечатали мой портрет, но только не в связи с моей смертью. Мне хотелось дожить до глубокой старости и обзавестись виллой в Уллерне. Не знаю, почему именно в Уллерне, но именно там. Наверное, я слышал про какого-нибудь благородного господина, жившего в Уллерне. Словом, мне многое не позволяло хвастаться этими отношениями. Я не мог, например, принести Камме букет цветов. Мне даже стало ужасно стыдно, когда я понял, что влюбился в нее. В вызове, брошенном мной шестой заповеди, было что-то дикое и сатанинское. Истина не должна попадать в историю литературы. О Господи, какой же я был идиот! Камма очистила меня от всякой накипи! А я, такой недотепа, мысленно осмеливался ставить себя выше порядочного каменщика Педерсена. Я не могу сказать, что смотрел на него сверху вниз из-за своей связи с Каммой, вовсе нет, этого никогда не было. Но ведь мне хотелось обманывать герцогов и великих писателей, стреляться с ними на дуэли, чтобы герцогини, обливаясь слезами, падали на мой труп или на труп своего мужа, мне было трудно решить, кто из нас должен погибнуть.
К счастью, через несколько недель после того, как Камма Педерсен совершила переворот в моей жизни, я уже успокоился. Помнишь, Яспер, мне не понравилось, что ты засмеялся? Мало кому я обязан так, как Камме. Если б вы слышали, как хорошо она смеялась через два месяца, когда узнала, что я нашел себе девушку! Окончательно я так никогда и не выздоровел, но, думаю, если бы не встреча с Каммой, я бы уже давно превратился в инвалида.
Другим всегда лучше
Была суббота. И Эрлингу пришлось рано уйти от Арндтов, чтобы сделать все, что у него было намечено на тот день. Он поехал вместе с Яспером на подземке.
— Знаешь что, — сказал Яспер, выходя на улицу. — Я дома не успел поесть. И ты, как я понимаю, тоже. Сейчас я забегу к себе в контору, покажусь там, это необходимо, а минут через двадцать мы с тобой встретимся и вместе позавтракаем. Ведь я знаю, теперь, когда ты окончательно проснулся, ты непременно пойдешь завтракать.
К приходу Яспера Эрлинг уже утолил жажду, вызванную вчерашней выпивкой, и заказал себе новую порцию пива. Яспер тоже осмелился выпить пива.
— Ну что, чувствуешь себя настоящей богемой? — спросил Эрлинг.
— Не думаю, что я решился бы пропустить на работе хоть один день, — ответил Яспер. — То есть просидеть здесь весь день за беседой и кружкой пива. Меня пугает даже мысль о таком эксперименте. Во мне поднимается какой-то ропот. Ничего страшного, но, понимаешь, мне было бы неприятно, если б я позволил себе такой бессмысленный поступок. Похожее чувство возникает при мысли, что можно взять и сломать какую-нибудь вещь. Да и просто оттого, что такая мысль могла прийти тебе в голову. Года два назад я шел по Майорстюен, было около полудня, и я торопился на совещание. Мимо прошел один мой деловой друг — ты слышал когда-нибудь более нелепое словосочетание? — он был пьяный. Кажется, на совещании никто не заметил моего состояния. Наверняка не заметил. Мы умеем надевать на себя маску. Но меня бил озноб, словно у меня началось воспаление легких. Я вдруг представил себе такую картину: я, пьяный, в будни, в полдень, бреду по улице, и полицейский с сомнением смотрит мне вслед — справится этот человек или мне следует забрать его? Меня задерживают. Заталкивают в Черную Марию. А через двенадцать долгих часов я выхожу из полицейского участка бледный, грязный, помятый, с отросшей щетиной. И все-таки снова, если у меня есть деньги, спускаюсь к Восточному вокзалу и нахожу пивную.
— Это все игра воображения, — заметил Эрлинг.
— Я тоже так думаю, — согласился Яспер и принялся за бутерброд. — Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Может, не совсем точно, но примерно. Ты думаешь, что это похоже на интерес порядочных женщин к проституткам во времена наших бабушек.
— Во времена твоей бабушки.
Яспер быстро взглянул на Эрлинга.
— Да-да, во времена моей бабушки. Я знаю, они испытывали жгучий интерес к этим свободным птичкам.
— Потому что сами получали слишком мало любви, — сказал Эрлинг с грубоватой ноткой в голосе. — Мне вообще-то жаль и тех и других. И те и другие были одинаково фригидны. Но хотя люди всегда мало знают друг о друге, я все-таки знаю, что ты не спишь ни с проституткой, ни с кем-нибудь из своих бабушек.
Яспер поднял руки, сплел пальцы на затылке и откинулся назад. Он захохотал, обнажив крепкие белые зубы.
— Нет, со мной все в порядке, — сказал он. — Только при встречах с тобой мои мысли приближаются к запертым дверцам шкафа. Но одно я знаю точно: со мной никогда не случится ничего страшного — я не имею в виду болезнь или смерть, — со мной никогда не случится ничего страшного, пока я не брошу свою работу. Поэтому я ее и не брошу.
— Но тебе становится не по себе, когда ты видишь, что кто-то другой бросил работу?
— Да, и потому я крепко держусь за свою. После встречи с тем пьяным на Майорстюен я стал зарабатывать еще больше.
— Может, и я тоже помогаю тебе больше зарабатывать?
Яспер с недоумением посмотрел на него:
— Ты хочешь сказать, что у тебя были случаи, когда ты терял управление?
Теперь засмеялся Эрлинг. Он повернулся на стуле и сделал знак официанту, чтобы тот принес им еще пива.
— Неужели ты никогда не видел меня пьяным?
— Видел. Но это как бы не в счет. Ты, как и я, боишься опуститься на дно. Только ты проводишь прямую так, что с математической точки зрения она кажется совершенно бессмысленной. А я математик. Я свою прямую провожу со знанием дела. Твоя прямая проходит между какими-то моральными точками на твоей территории. Я даже не понимаю, как это возможно. Меня мораль мало интересует. А ты борешься с ней, как Иаков с Господом. У тебя за спиной сидит пожилой господин, с которым мне иногда приходится встречаться. На его каменном лице написано удивление: как может Яспер Арндт сидеть здесь с этим порочным и безнравственным Эрлингом Виком? Вчера я согласился принять участие в одной совершенно законной и порядочной сделке, а вот ты бы никогда на такую сделку не согласился. Это был просто шахматный ход, столь правильный, законный и безупречный, что его можно назвать банальным, но был в этом деле некий штришок, который не имеет отношения ни к нормам закона, ни к общепринятым деловым нормам. Если б я не схватил эту рыбку за хвост, опытные предприниматели через несколько месяцев сочли бы меня идиотом. Никто и не ждал, что я откажусь от честного и верного контракта лишь потому, что в нем кроется некоторый крохотный штришок. Мораль тут силы не имеет, выгодный и законный контракт морален сам по себе, так же как куб — это бесспорно куб. Однако заметь, если есть то, что мы называем деловой друг, то есть также и деловая мораль. Ее не осудит ни церковь, ни совет общины, ни суд, она годится для речи на моих похоронах, но дома, при общении с друзьями и даже, если на то пошло, с Господом Богом, мы оставляем ее в прихожей. У людей подобных тебе нет такой удобной морали, которую более умный может украсть у менее умного. — Яспер второй раз взглянул на часы. — Ну, мне пора.