Оборотень
Шрифт:
— Что он из себя представляет? — спросил Крапивин Кали-тина и пронзил его острым взглядом внимательных карих глаз.
Полковник юстиции неопределенно пожал плечами и промолчал.
— Блефует мусор, неужели не понятно! — выплюнул генерал МВД Карпухин вместе с откушенным кончиком сигары.
— Мне. Не. Понятно, — словно тяжелые градины, упали в вязкую тишину слова Крапивина.
Посреди уютного, обставленного кожаной мебелью кабинета главы фирмы, ключ от которого был только у самого шефа, стоял уставленный яствами стол. Но ни к икре, ни к салату из авокадо никто не прикоснулся, словно
— Мне непонятно, откуда он взялся и как это могло произойти, Букельский?..
Полковник безопасности поежился и, чтобы успокоиться, сжал в руке упругий кистевой эспандер.
— Он приходил в «Кипарис», интересовался Рачинским. Я не думал, что дело зайдет так далеко.
— А по-вашему, оно зашло далеко? — вскинул лисью мордочку Перельман.
Электронные часы «желтой сборки» проиграли залихватскую мелодию. Их светящиеся цифры показывали три часа ночи.
— Замочить его к едрене фене, да и дело с концом! — в сердцах воскликнул Карпухин.
— Раньше надо было это делать!.. — взвизгнул Перельман и топнул ногой. В смокинге и бабочке он напоминал мичуринский гибрид пианиста с официантом. — Есть у вас гарантия, что это блеф?! Как бы не так! Вам бы только деньги загребать. Лично я ничем — вы слышите? — ничем рисковать не намерен! Делайте что хотите, можете его хоть за ноги подвесить, но нужна определенность!
— Этого подвесишь, — усмехнулся Круглое. Он сидел возле двери и не имел права голоса.
Снова наступила тишина. По барабанной дроби, которую выбивали на столешнице выхоленные ногти Крапивина, чувствовалось, что терпение банкира на исходе.
— Насколько я понял, за наводку на этого Кныха ваши власти обещают миллион? — спросил он и пристально посмотрел на Перельмана.
Народный избранник кивнул. Оборот «ваши власти» не ускользнул ни от чьего внимания. Это могло означать только одно: Крапивин хочет выйти из игры. А в таком случае вся система рухнет как карточный домик. Все понимали: умыть руки, исчезнув со всеми капиталами, иностранному подданному не помешает ничто.
— Почему же он, в таком случае, не заработает свой миллион официально? Да не получит в придачу орден…
— Я вам скажу, почему, — произнес Букельский и залпом осушил рюмку «Метаксы». Взоры всех присутствующих устремились на полковника. — То, о чем он сказал Круглову, — это все, чем он располагает. А документального подтверждения нет никакого, иначе он бы так и сделал. Что-то сам увидел, что-то знал Большаков — вот и весь, с позволения сказать, «компромат».
— Я же говорю — блефует, — согласно кивнул генерал Карпухин.
— Что же он, по-вашему, нас за дураков держит? — усомнился Перельман. — Не понимает, что ему отсюда живым не выйти? И трупа никто не найдет! Слава Богу, в крематории свои люди работают.
Все замолчали, раздумывая над его словами. Крапивин снова включил магнитофон.
«…наря. Я не политик. И даже не чекист. Я мент, опер. С точки зрения вашего умного товарища — мусор. Поэтому мне нужен Кных».
— Зачем ему Кных? — спросил Перельман Круглова после щелчка.
— Сказал, политикам не верит. Понять его можно, в политике он ноль без палочки, разве что за «шестерку» сойдет. А Кныха подомнет — кормиться всю жизнь будет. Кныха сдаст, своего человечка вместо него поставит. И на работе выслужится.
— Чушь собачья! — махнул рукой Карпухин. — Не верю я этому оперу. Он что, не понимает, в чей карман лапу сует?! Бред какой-то, бред!.. Это все равно, как если я беру ссуду в частном банке и при этом договариваюсь не с банкиром, а с кассиром.
— Еще мнения будут? — спросил Крапивин сквозь сдерживаемый зевок и посмотрел на часы.
— Будут, — отозвался Перельман. — Я его игру понял. О миллионе Большакова он знал. И знал, что Опанас мертв, а потому ни подтвердить, ни опровергнуть их договора не сможет. Кных этот ваш… подонок… скрыл от меня, что забрал миллион у Опанаса. Вот на это он и рассчитывает, поэтому и хочет встретиться с ним с глазу на глаз. А потом он Кныха выследит и сдаст. И за это получит обещанный миллион от властей.
Все удивленно переглянулись. Против такой версии ни у кого возражений не нашлось.
— Есть еще доказательство того, что Рыбаков играет свою партию, а не поет с чужого голоса, — вмешался Калитин. — Ни о своей связи с Большаковым, ни о том, что Грач мертв и Рачинский дал ложные показания, ни об инсценировке покушения на меня он не сказал ни в МУРе, ни в прокуратуре.
— Ни о чем это не говорит! — снова не согласился Карпухин. — Скажет еще. Оформит свои показания письменно и оставит в надежном месте. А после встречи с Кныхом…
— Неужели вы не понимаете, генерал, что после встречи с Кныхом он уже никому ни о чем не расскажет? — состроил брезгливую мину Калитин. — Получив деньги от главаря банды, которого разыскивают все спецслужбы России и которого приказано живым не брать, он — вне закона. А факт передачи денег мы зафиксируем скрытой камерой.
— Думаете, он это не предусмотрел? — спросил Перельман. — Не понимает, чем рискует?
— А как по-вашему, Андрей Иосифович, игра стоит свеч? — снисходительно улыбнулся Крапивин и тут же стер с лица улыбку: — Значит, так, господа! Сейчас младенцу ясно: дни этого режима сочтены. Поэтому мне глубоко плевать, есть у нашего с вами опера компромат или нет. Того, что ему известно, вполне достаточно для проверки прокуратуры. Кто его знает, чем эта проверка может для нас обернуться. В преддверии грядущих событий, я думаю, никому из нас не хочется потерять того, что создавалось годами, и таким образом оказаться за бортом при новой власти. Поэтому делайте, что считаете нужным, но риск должен быть сведен к минимуму. Это понятно?
Судя по гробовому молчанию, непонятливых не нашлось.
— Кныхарев свое дело сделал, — продолжал владелец фирмы. — Его, как мне доложил полковник Калитин, усиленно разыскивают ФСБ и Генпрокуратура, нам он больше не нужен. Позаботьтесь об этом раненом… Рачковском, кажется… Если он начнет говорить, то вам, полковник, несдобровать в первую очередь. Что касается милиционера… Если этот парень действительно играет свою игру, то он мне положительно нравится.
— Вы что, собираетесь подарить ему мой миллион?! — возмутился Перельман.