Оборотень
Шрифт:
— А Александр быстро отрёкся и от этой роли.
— Так и было, цветочек.
— Я слышала про секты. Графиня Н… приглашала нас с маменькой как-то послушать песнопения и посидеть на их вечере. Но маменька не решилась без разрешения батюшки, так всё это и забылось, но прости, я перебила. Что дальше?
— Он разочаровался и устал в мистических метаниях. Ему не хочется больше реформ. Исчезли и стремления водворить в России религиозно-просветительскую идеологию Священного союза. В 1821году по докладной записке генерал-адъютантов Васильчикова и Банкендорфа ему доложили о деятельности тайных обществ. В частности офицеров Семёновского полка. Но он пассивно отнёсся к этим предостережениям сказав, что сам по молодости эти иллюзии и заблуждения поощрял. Заговор идей — это, всего лишь, заговор идей. Александр думал и надеялся, что эти увлечения у других пройдут, как и у него самого. «Жизнь рассеет». И от этого строгих мер не принял. Так бы, наверное, и случилось, если б не суровая муштровка войск домучившая в конец войска.
— Серж, неужели ж никто из государственных мужей не имел другого мнения?
— Имел адмирал Шишков, согласно его воззрению библейские общества, мистический пиетизм выросли из одних корней и цель их поколебать в России православие и вызвать в ней внутренние раздоры для сокрушения её могущества.
— Серж, а что если он прав и Александру, зная его увлекающуюся натуру, просто подкидывались те идеи. Тогда человек этот около него должен быть совершенно рядом, которому он безгранично доверяет. Россия по-прежнему стоит костью в горле у Англии. Да и Пруссия не смотря на родство с царской семьёй не прочь кое — что лакомое оттяпать?
— О! Да ты разбираешься, как закоренелый политик. Скорее всего, так и было. Александр одного своего «друга» спешно отстранил от дел. Подготовленную Шишковым записку не подписал. Но и его из ведомства не убрал. Шишков позже и подготовил переход русской политики просвещения Николая 1. Николай, учитывая промахи брата с дворянским обществом, отстаивающим старые устои, действовать начал аккуратно. Все опять не учли одного, что он тоже сын своего отца поклонника Фридриха и женатый на дочери Фридриха — Вильгельма 111 Шарлоте, воспитанный на примере брата императора для которого «прусская дружба» имела особое значение. А, следовательно, нас ждёт мало чем отличающееся правление от предыдущих двух. И как следствие этому движение, которое можно бы назвать национал-либеральным, ставившее основным пунктом стремление к обновлению русской жизни, на новых началах гражданской свободы для масс и политического влияния для средних общественных слоёв, к развитию промышленности и так далее. Захватывающе красиво и сильно, но во Франции начиналось всё не менее эффектно. Только кончилось чем.
— Серж, ты о декабристах? Как жутко всё получилось…
— Да, голубка моя, о них. Развитие оно получило преимущественно в дворянской помещичьей среде и офицерских кругах. Верхушку этого общества составляли люди причастные к русскому масонскому ордену. У масонов всё рассчитано на эффект. Там годами упражняются действовать на воображение других, ловко управляя жестом и словом. Существует три ступени лож. Там вся братия делится на градусы. Отсюда братья внешних лож не вправе ведать то, что известно братьям, стоящим внутри. Ужины, песнопения и собрания предназначены всего лишь для внешней жизни ложи. Играли, играли и заигрались. Поэтому всё получилось высокопарно, театрализовано, а отсюда смешно, глупо и, в конечном счёте, трагично. Николай вступил с этим на престол. Розыски, аресты и расправы по делу декабристов стали первым правительственным его актом. Был бы он постарше, возможно и не случилось бы такой жестокости. Большого вреда от них нет. «Так, шумим господа, шумим!» Я много думал чего ж его в той клоунаде так разгневало, ведь он сам в тех кругах крутился и их силу и те требования неплохо знал? Для чего было тратить столько времени на пустышку и ещё поднимать такой шум?
— И к чему привели тебя раздумья?
— Может быть, это были своего рода заигрывания с дворянством старого укладу. Пытаясь найти опору в них, на их утеху так жестоко подавил тот театр. А возможно боялся повторения французского варианта. Тут как рассуждать. Об этом же говорит строка из его манифеста, обнародованного после расправы. Эта «зараза», — говорится в нём — пришла с Запада, как нечто чуждое, наносное. «Не в свойствах, не в нравах русских был сей умысел». К тому, что по своей воли он бы так не усердствовал, меня подталкивает то, что сводка суждений и замечаний декабристов всегда была под его рукой. Создавалось впечатление у многих, что декабристы передали ему в руки своё недоделанное дело. «На, правь, ведь ты, когда-то был один из нас!» Хотя кто его знает, возможно, он таким жестоким образом хотел обеспечить себе величие. Петр рубил же головы стрельцам. Вот и он размахался. К тому же, масоны ловили в свои сети в первую очередь умных, но обиженных системой или жизнью людей и Николай об том знал.
— Серж, ты много читал?
— Не только. Я много путешествовал. К тому же отец не стоял в стороне и многим неспокойным людям давал приют. Он не увлекался никакими идеями, но никого и не переубеждал, и не отговаривал. Наверное, это было от того, что он сам ни такой, как все. Зная его отдаление от политики, никому не пришло в голову его подозревать.
— Что же происходит в нашей жизни сейчас?
— Эпоха противоречий. Ты же видишь старый, веками сложившийся строй государственных и общественных отношений господствует вокруг нас всецело. И наша жизнь и не только: экономическая, гражданская, духовная — бьётся в этих старых рамках, которые становятся всё теснее и теснее.
— Да, да мы слушали Пушкина, — это потрясающе.
— Вот дался тебе тот повеса. До ужаса талантливый бездельник и даже может быть гений, гробящий свой дар на баб, беспросветные гулянки и всякую масонскую ерунду. Чего распыляться-то, если вокруг одни хладнокровные мечтатели. Только и могут, что спорить о Вольтере. Его усмешка выела сердца. Жалко будет, если то волшебное перо сломается, кажется мне, он непременно плохо кончит, проткнут шпагой или продырявят пулей. Русь обеднеет. Но видно у каждого свой удел. Романтическая, ты голубка моя, натура. Хотя кто бы ещё предпочёл нормальному браку моё общество.
— Серж, но что же из того, о чём ты мне только что рассказал, касается письма.
— Я и не заметил, как ты ловко, сударыня, меня к тому письму подвела. Оказывается ты такая хитрая лисичка.
— Серж, ну хоть намекни, — канючила она, ещё придвигаясь к нему.
Ну как тут устоишь.
— Всё и ничто.
— Серж!?
— Всё, всё. Достаточно на первый раз разговоров. Как ты не устала, я ж тебе не про фасон шляпки рассказывал.
— Вот от этого я как раз и устала бы. Не люблю ходить по модисткам.
— Пойдём, прогуляемся, что-то засиделись мы. Я остановлю Митрича.
— Как скажешь. Может, пройдясь, ты подобреешь.
Он помедлил и спросил совершенно для неё неожиданное:
— Принцесса моя, ты счастлива?
Она кивнула, но ей показалось ответ недостаточным и отвечая бурным восторгом, кинулась ему на шею. Разве теперь непонятно…
Митрич убавил ход лошадей, они пошли шагом и вскоре: Тпру! — встали. Барон выпрыгнул из кареты первым, едва она остановилась на обочине дороги, у лужка, и повернулся, чтобы подхватить на руки жену. Он несколько минут держал её за талию на весу и прежде чем её ноги коснуться земли, чмокнул в нос, потом, не обращая внимания на таращившихся слуг, в губы. Она сияла. Ещё бы! Они были вместе и близки, как могут быть близки муж и жена. У них настоящая семья. Они улыбались сейчас друг другу охваченные одним искренним счастьем. С самого того необычного дня знакомства она не пожалела о том. Одна тональность чувств и мыслей, одно неразделимое целое была их встреча в этом мире и брак венец этому чуду. Сердясь на мешающее смотреть на мужа садившее за горизонт солнышко, и от этого щуря глазки, думала Таня.
Кони остановились у подножия пологого холма. Они вышли из кареты и прошли вперёд к краю обрыва. Митрич с возницей маялся невдалеке. Под обрывом синела речка. За ней курчавились берёзовые леса, хвалясь, белыми стройными ногами. У подножия холма, прямо перед речкой, лепились под соломенными шляпами домишки. Торчали кое — где колодезные журавли, а посередине белой свечкой с яркой синей маковкой, высилась колокольня.
— Так легко, что впору полететь, — развела она руками, у самого края, смешно щурясь на последние яркие лучи садившегося солнышка.