Оборотень
Шрифт:
Он пристально посмотрел на нее поверх своей кружки.
— Лучше не пожелаешь, добрая женщина. У них родились три новых младенца и… — Внезапно он со стуком поставил кружку на стол, расплескав напиток, а рот его исказился гримасой.
И тут на Эрику нашло озарение, подобное тому, как бывает, когда человек выходит из тьмы на свет. Она потянулась через стол и, ухватившись за край сюртука Йохана, изо всех сил потянула его прочь от прасола. Он даже вскрикнул от удивления.
Не сводя глаз со странника, девочка замахала руками, отталкивая всех, кто
— Что ты делаешь, паршивка! — Злая Трике замахнулась, чтобы шлепнуть девочку.
Герта поднялась со своего места.
— Она спасает ваши жизни! — сказала она Трике. — Странник, что ты принес нам, скажи правду?
Его лицо вновь исказила судорога, а глаза забегали из стороны в сторону.
— Нет! Только не огонь! — Он с усилием поднялся со скамьи. Рубашка распахнулась, обнажив грудь с алыми пятнами. Глаза Герты округлились, на лице застыла маска ужаса.
— Чума!
Одно слово, но его хватило, чтобы тишина накрыла деревню. Те, кто был рядом со странником, бросились прочь от него, а те, кто сидел дальше, шарахнулись от соседей. Чумы не было уже многие годы, но люди помнили, как от нее вымирали целые деревни, и лишь лесные твари бродили по опустевшим улицам.
Такова была сила этой смерти, что часто все, что вступало в соприкосновение с чумой, сжигалось в огне, мертвые вместе с живыми.
Дикие вопли метались по улице, семьи устремились по домам, хотя никакие засовы не могли спасти от беды.
Пришелец откинул голову и завыл, словно зверь при виде ножа мясника, а затем рухнул на землю. Эрика видела, как судорога сотрясала его тело.
— Отойди от него, дура! — Жена Йохана высунула острое лицо из окна своего дома.
Герта обошла стол и приблизилась к распростертому незнакомцу. Она не взглянула на Грету в окне, но, судя по тому, как сердито захлопнулась ставня, ее голос долетел до жены кузнеца.
— Я пока еще знахарка, — сказала Герта и обратилась к Эрике.
— Принеси мне пакетики из ящика с черной меткой.
Эрика летела, словно за ней гнались. А внутри у нее холодной ледышкой застыл страх. Она знала, что это за пакетики — они клали конец великим мучениям… но и самой жизни тоже, и тот, кто использовал их, брал на себя огромный груз ответственности за каждую крупинку этого порошка. Правда, было известно, что последние мгновения жизни больного чумой становились непереносимой пыткой, и избавить его от этой муки было благом.
В ремесле знахарки всегда присутствовали две стороны. Время от времени она держит в своих руках и жизнь, и смерть. Эрика отыскала пакетики, сунула их поглубже в карман фартука и вернулась к тому месту, где еще так недавно шумел веселый пир.
Герта стояла на коленях возле все еще содрогающегося тела прасола. Когда Эрика подошла к ней, Герта взяла со стола кружку, которая отозвалась плеском недопитой жидкости. Затем она заговорила с Игорофом.
— Брат, ты охвачен чумой. Исцеление невозможно, но твой уход можно облегчить, если ты того пожелаешь.
Он повернул к ней покрытое потом лицо, и судорога пробежала по нему. Искусанные губы, покрытые запекшейся кровью, вздрогнули.
— Дай… прошу… — удалось ему выдавить из себя.
Спокойно поднеся к глазам пакетик и кружку, Герта вытрясла немного пепельно-серого порошка. Затем она отдала пакетик Эрике.
Она просто просунула руку ему под спину и приподняла его, будто странник хворал обычной лихорадкой, лежа в своем дому, поднесла кружку к его губам.
— Да пребудет с тобой благодать, знахарка, — прохрипел он. — Но ты теперь обречена.
— Что будет, то будет, — размеренно произнесла она, пока он жадно пил жидкость.
Эрике его уход показался быстрым, но тело, которое он оставил после себя, представляло такую же опасность для живущих, как и живой человек, которым он был минуту назад.
Герта обратила лицо к улице. И ее голос зазвучал пронзительно и чисто.
— Проявите свое мужество. Те, кто был рядом с этой бедной душой и его пожитками, — на вас уже может лежать проклятие. Уйдите прочь от своих любимых, пока не будете уверены, что чисты. Идите сюда и сделайте то, что должно быть сделано.
Наступила тишина. Затем распахнулась одна дверь, и кто-то юный не то вышел, не то выпал на улицу. Сзади раздались скорбные вопли. Он поднялся на ноги, постоял мгновение, словно переводя дух, и с видимой неохотой пошел вперед. Это был Эвисон, который возился с поклажей и мулом Прасола. Приблизившись, он дважды всхлипнул и отвернулся, чтобы не видеть мертвеца. Лицо его казалось серым, несмотря на загар.
Его прибытие на место трагедии, казалось, повернуло ключ в замке упрямости, стали распахиваться другие двери, и над деревней повис великий стон печали и утраты. Но пришли все — Йохан и прочие, пившие со странником, и три женщины, которые наполняли ему тарелки и были рядом.
Йохан оторвал сиденье от скамьи, с помощью вил они перекатили бесчувственное тело на эту доску и отнесли его в поле, где осталась поклажа прасола. Штубен погладил мула по шее и, глядя в глаза животного, сказал дрожащим голосом: «Пусть будет сделано то, что должно быть сделано». Точным движением опытного мясника он опустил свой тяжелый топор.
В деревне началось движение, хотя те, что вышли, сторонились других домов, если в них были открыты окна или двери. Оттуда начали выбрасывать необходимые вещи: поленья для костра, свертки ткани, несколько бутылей с маслом.
Так, Игороф в конце концов был предан пламени, хотя в объятиях огня лежала лишь его измученная оболочка. С ним сгорели вся его поклажа, рама, на которой он ее вез, и мул.
Это заняло несколько часов, и люди уже шатались от усталости, подбрасывая топливо в огонь. Глаза их понемногу начали цепко ощупывать друг друга, как поняла Эрика, в поисках признаков болезни.
Руководила обрядом Герта. Потом она пошла домой и начала сортировать флаконы и пакетики. Эрика смешивала и растирала снадобья, следуя указаниям знахарки.