Оборотная сторона медали
Шрифт:
Он внимательно и беспристрастно просмотрел бумагу, кивнул и передал для подписания остальным членам трибунала.
Это был ужасный документ, и ни одному из капитанов не доставляло удовольствия подписывать его, даже Гулу. Ещё менее им хотелось переходить к следующей стадии, когда приведут заключённых и в гробовой тишине, в которой слышны лишь обычные корабельные звуки и отдалённый крик «Уборщики, уборщики на корму, слышите?», обвинитель сурово и невозмутимо прочтёт этот документ, и за всеми юридическими штампами и повторами каждый обвиняемый чётко и ясно услышит свой приговор.
Мерзкое дельце. Джек, холодно и не очень вежливо распрощавшись с Гулом и остальными, поднялся на палубу. На корме сигнальный
Стивен Мэтьюрин ждал его у трапа, с таким же мрачным и усталым лицом, как и у самого Джека. Когда Джек приблизился, Стивен сказал старшему помощнику мистера Уотерса:
— Три капли каждый час, и если возможно, завтра продолжайте давать хинин, — и в молчании прошёл на баркас.
— К левому борту, — велел Джек Бондену, и как только лодка подошла к кораблю, взлетел на палубу, огляделся, убедился, что все в готовности, и скомандовал:
— Мистер Моуэт, просигнальте флагману «Запрашиваю разрешение отделиться от эскадры».
Глава третья
Если бы не возможность встретиться с французским или американским шлюпом, корветом или фрегатом, или хотя бы с приватиром, последняя часть плавания была бы совсем печальной, поскольку действительно могла стать последней и привести "Сюрприз" прямо на верфь для разборки. Офицеры и матросы, исключительно дружная команда, могли абсолютно правдиво утверждать, что при должном обращении он все еще оставался одним из самых быстрых фрегатов флота, его набор был примечательно прочным, и он был крепким, а вдобавок еще и счастливым и способным держаться круто к ветру кораблем; но факты оставались фактами: со времен его постройки в 1780-е фрегаты стали значительно крупнее и на них стали ставить гораздо более тяжелые орудия.
"Сюрприз" устарел, и тягаться с современными "американцами" мог не лучше, чем атаковать линейный корабль. В строю еще оставалось несколько французских фрегатов, с которыми он мог вступить в бой на равных, но они редко выходили в море, так что единственный реальный шанс на сражение (если брать в расчет только национальные флоты) оставался лишь со шлюпом или корветом. Чести в такой победе нет, только позор в случае неудачи, и "Сюрприз" возлагал надежды в основном на приватиров, сильно мешающих британской (и даже нейтральной) торговле между Старым и Новым светом — а в первую очередь на печально известный "Спартан".
Конечно, бессмертной славы в бою даже с необычно тяжелым и мощным приватиром не заработать, но это было бы похвальным деянием, вполне похвальным; и, за отсутствием более выдающегося оппонента, стало бы достойным завершением плавания.
Помимо того, хотя никакой военный корабль, государственный или частный, не мог сравниться с жирным купцом в части тривиальной материальной выгоды, "Спартан" был вовсе не столь уж незначительным призом: необыкновенно быстрый, недавно построенный на отличной верфи, и, если удастся не слишком сильно повредить его при захвате, Адмиралтейство наверняка захочет выкупить его; опять-таки, есть еще и награда за экипаж — по пять фунтов за голову, а про "Спартан" говорили, что его команда весьма многочисленна.
Поэтому высматривали его с еще большим рвением чем обычно; несмотря на то, что многие моряки думали, будто удача покинула корабль. Ну а если не корабль, так капитана, что в принципе равнозначно. Убеждение это укоренилось сильнее всего среди тех, кто раньше ходил на китобоях
Все дело в удаче, качестве или скорее даже неком свойстве, иногда она направляет человека в одну сторону, к хорошему или плохому, а иногда кидает туда-сюда как прилив, то выше, то ниже, не подчиняясь никаким доступным обычному человеку законам. Китобои верили в это сильнее прочих, но не обошли эти суеверия и остальных, включая и тех, кто прослужил на фрегате дольше всего и сильнее всего привязался к капитану — костяк команды боевого корабля с самого начала. Догмы разнились, были и важные отличия в деталях этого суеверия, но в целом удача и неудача считались почти или вообще не связанными с доблестью и пороком, доброжелательностью или ее отсутствием.
Удача не приходила и с опытом. Ее считали вольным даром, подобно девичьей красоте, не зависящей от воли ее обладательницы; но как красоту можно испортить завитыми волосами и тому подобным, так и неудачу, несомненно, можно навлечь определенным поведением, таким как необузданная гордость, хвастовство успехами или нечестивое пренебрежение обычаями. Священник на борту, например, приносил несчастье, а тут как раз присутствовал мистер Мартин.
Преподобный Мартин был хорошим, добрым, благовоспитанным, совсем не горделивым джентльменом, он не возражал против того, чтобы помочь доктору в лазарете или написать официальное письмо для матроса, или учить мальчишек читать; но он был священником, этого никто не станет отрицать. Ножи с белой рукоятью навлекали несчастье, как и кошки; но плавание началось и с тем, и с другим на борту. Но всё это, и даже еще большие оскорбления старых морских традиций ничтожны, совершенно ничтожны по сравнению с наличием на борту Ионы, и Иону взяли на борт в Гибралтаре в лице мистера Холлома, тридцатипятилетнего помощника штурмана.
Смерть Ионы вроде как должна была снять неудачу, но не тут-то было, ибо очевидное проклятие пало на корабль, когда Хорнер, старший канонир, вначале убил на Хуан-Фернандесе Холлома и миссис Хорнер за то, что те были любовниками, а несколько дней спустя у берегов Чили и сам повесился в своей каюте. Кто-то верил, что проклятие исчезло, когда канонира отправили за борт зашитым в гамак с двумя ядрами в ногах, некоторые — нет. На возражение о том, что "Сюрприз" вернул несколько ранее захваченных кораблей, Плейс, самый старший и наиболее уважаемый из пророков "проклятия", отвечал, что так-то оно так, но возврат захваченного — это хорошо, но не настолько, как, скажем, призы, да и в любом случае проделано это под командованием адмирала Пелью, и тем самым несчастливая посудина и ее несчастливый капитан стали на восемь тысяч долларов беднее. Восемь тысяч проклятых долларов! Разум с трудом мог представить такую груду денег.
И если это не проклятие, то Джозеф Плейс хотел бы знать, как в таком случае выглядит проклятье. Опять-таки, доктор, которого никто не мог обвинить в том, что он хоть раз сделал неверное движение скальпелем, пилой или трепанационным ножом — в этот момент Плейс постучал по черепу в том месте, где расплющенная трехшиллинговая монета прикрывала аккуратное отверстие, проделанное Стивеном во время плавания на край земли, — почти наверняка потерял своего последнего пациента, хирурга "Неудержимого", что стало не только причиной сильного огорчения, но и было явным свидетельством проклятия; а если кто-то хотел доказательств, так им всего-то нужно взглянуть чуть дальше в сторону кормы. Что еще, как не страшное проклятие, могло заставить капитанский "промах" заглянуть в Эшгроу-коттедж, когда там присутствовала хозяйка и, возможно, еще и мамаша Вильямс?