Обойденные
Шрифт:
– Нет, это не забавно, – отвечал Долинский, остановившись перед Юлинькой.
– Вам жаль меня?
– Мне прискорбна ваша доля.
– Дайте же мне вашу руку, – попросила Юлинька, и на глазах ее замигали настоящие, искренние, художественные
Долинский подал свою руку.
– И мне жаль вас, Нестор Игнатьич. Человеку с вашим сердцем плохо жить на этом гадком свете.
Юлочка быстро выпустила его руку и тихо заплакала.
– Я и не желаю жить очень хорошо.
– Да, вы святой человек! Я никогда не забуду, сколько вы мне сделали добра.
– Ничего ровно.
– Не говорите мне этого, Нестор Игнатьич. Зачем это говорить! Узнавши вас, я только и поняла все… все хорошее и дурное, свет и тени, вашу чистоту, и… все собственное ничтожество…
– Полноте, Бога ради!
– И полюбила вас… не как друга, не как брата, а… – Долинский совершенно смутился. Юлинька быстро схватила его снова за руку, еще сильнее сжала ее в своих руках и со слезами в голосе договорила: – А как моего нравственного спасителя и теперь еще, может быть, в последний раз, ищу у вас, Нестор Игнатьич, спасения.
Юлинька встала, близко придвинулась к Долинскому и сказала:
– Нестор Игнатьич, спасите меня!
– Что вы хотите сказать этим? Что я могу для вас сделать?
– Нестор Игнатьич!.. Но вы ведь не рассердитесь, какая бы ни была моя просьба?
Долинский сделал головою знак согласия.
– Мы можем платить за уроки Викторины; вы не верьте, что мы так бедны… а вы… не ходите к нам; оставьте нас. Я вас униженно, усердно прошу об этом.
– Извольте, извольте, но зачем это нужно и какой предлог я придумаю?
– Какой хотите.
– И для чего?
– Для моего спасения, для моего счастия. Для моего счастия, – повторила она и засмеялась сквозь слезы.
– Не понимаю! – произнес, пожав плечами, Долинский.
– И не нужно, – сказала Юлия.
– Я вас стесняю?
– Да, Нестор Игнатьич, вы создаете мне новые муки. Ваше присутствие увеличивает мою борьбу – ту борьбу, которой не должно быть вовсе. Я должна идти, как ведет меня моя судьба, не раздумывая и не оглядываясь.
– Что это за загадки у вас сегодня?
– Загадки! От нищенки благодетели долг требуют.
– Ну-с!
– Я ведь вот говорила, что я привыкла целовать откупщичьи руки… ну а теперь один благодетель хочет приучить меня целовать его самого. Кажется, очень просто и естественно… Подросла.
– Ужасно!.. Это ужасно!
– Нестор Игнатьич, мы нищие.
– Ну, надо работать… лучше отказать себе во всем.
– Вы забываете, Нестор Игнатьич, что мы ничего не умеем делать и ни в чем не желаем себе отказывать.
– Но ваша мать, наконец!
– Мать!
Долинский заходил по комнате и вдруг, круто повернув к Юлиньке, произнес твердо:
– Вы бы хотели быть моею женою?
– Я? – как бы не поняв и оторопев, переспросила Юлинька.
– Ну да; я вас откровенно спрашиваю: лучше было бы вам, если бы вы теперь были моею женою?
– Вашей женой! Твоей женой! Это ты говоришь мне! Ты – мое божество, мой гений-хранитель! Не смейся, не смейся надо мною!
– Я не смеюсь, – отвечал ей Долинский.
Юлинька взвизгнула, упала на его грудь, обняла его за шею и тихо зарыдала.
– Тсс, господа, господа! – заговорил за спиною Долинского подхалимственный голос Аксиньи Тимофеевны, которая, как выпускная кукла по пружинке, вышла как раз на эту сцену в залу. – Ставни не затворены, – продолжала она в мягко-наставительном тоне, – под окнами еще народ слоняется, а вы этак… Нехорошо так неосторожно делать, – прошептала она как нельзя снисходительнее и опять исчезла.
Несмотря на то что дипломатическая Юлочка, разыгрывая в первый раз и без репетиции новую сцену, чуть не испортила свою роль перебавленным театральным эффектом, Долинский был совершенно обманут. Сконфуженный неожиданным страстным порывом Юлочки и еще более неожиданным явлением Аксиньи Тимофеевны, он вырвался из горячих Юлочкиных объятий и прямо схватился за шапку.
– Боже мой! Аксинья Тимофеевна все видела! Она первая сплетница, она всем все разболтает, – шептала между тем, стоя на прежнем месте, Юлочка.
– Что ж такое? Это все равно, – пробурчал Долинский. – Прощайте.
– Куда же вы? Куда ты? Подожди минутку.
– Нет, прощайте.
Долинский ничего не слушал и убежал домой.
По выходе Долинского Юлинька возвратилась назад в зал, остановилась среди комнаты, заложила за затылок руки, медленно потянулась и стукнула каблучками.
– Вот уж именно что можно чести приписать, – заговорила, тихо выползая из темной комнаты, Аксинья Тимофеевна.
Юлочка нервно вздрогнула и сердито оторвала:
– Фу, как вы всегда перепугаете со своим ползаньем!
– Однако сделайте же ваше одолжение: что же он обо мне подумает? – говорила Юлиньке ночью матроска, выслушав от дочери всю сегодняшнюю вечернюю историю в сокращенном рассказе.
– А вам очень нужно, что он о вас подумает? – отвечала презрительно, смотря через плечо на свою мать, Юлинька.
– Нужно или не нужно, но ведь я же, однако, не торгую моими детьми.
– Не торгуете! Молчите уж, пожалуйста!
– Торгую! – крикнула азартно матроска.