Обращенный к небу. Книга 1
Шрифт:
Как же трудно ему было просить мать с отцом о чём-нибудь для себя. Порой о самой мало-мальской чепухе или о чём-то, вообще не предназначенном для чьих бы то ни было ни глаз, ни ушей, пусть даже и родительских. А вот приходилось… Поначалу он крепился как мог, терпел, борясь со стыдом и необходимостью свершить то, что было нужно его непослушному телу, пока или совсем не становилось невмоготу, или матушка либо отец сами не подходили да не спрашивали, всё ли так…
То лёжа, то сидя коротал Илья погожие деньки во дворе. Даже по осени, когда подули сырые зябкие ветры, он не спешил укрыться в доме: под крышей ему было куда как хуже, глаза мозолили ненавистные стены.
Его не забыли, как бы ему это ни казалось. Заходили приятели, с которыми прежде сплавлялись по реке, да ещё мало ли чего выдумывали по малолетству. Но другое дело было на улице, там-то всё больше народу повидаешь – нет-нет да и пройдёт кто-нибудь по улице, поздоровается да заведёт какой ни есть разговор; всё не так одиноко Илье.
Из стародавних приятелей только Хвост не заходил к нему. Зато его мать, старая вдовица Сухота, нередко появлялась за плетнём, когда отправлялась полоскать бельё на речку. Проходя мимо, она неизменно кивала Илье и долго смотрела на него, медленно шагая с корзиной. В ту зимнюю ночь её сына, приятеля Ильи Хвоста, убило печенежской стрелой, когда он кинулся на врагов с вилами в руках…
Однажды Сухота по второй после тех событий весне, проходя мимо двора Ильи, где он сидел, жадно вдыхая сырой волнующий воздух, остановилась у плетня. Она невыносимо долго смотрела на Илью и так же невыносимо молчала. Илья, которому было не по себе от этих её взглядов, отвернулся, сделав вид, что разглядывает грача, разгуливающего неподалёку. До него донёсся тяжёлый вздох, он скосил глаза в сторону старухи, и тут она, по-прежнему глядя на него, сказала, будто вслух подумала:
– Пусть бы лучше, что ли, так же вот сидел, горемычный мой… Какой ни есть, а – живой… Уж он бы, ненаглядный, у меня как сыр в масле…
Илья, набычившись, исподлобья смотрел на неё и вдруг сорвался, зло бросив в её сторону:
– Полно, тётка Сухота! Что говоришь-то? Да я бы, может, лучше, как он, чем так… Да он бы на моём-то месте, поди, удавился бы! Как есть – удавился! Не жизнь это, слышишь?
Он потянул из-под старого тулупа, которым был накрыт, меч Сневара и, не вынимая из ножен, яростно махнул в сторону бабки Сухоты:
– Уходи, старая, не баламуть душу! Ступай!
Будто не услышав ни слова, старая Сухота глядела сквозь Илью, потом подхватила свою корзину и побрела к речке, что-то бормоча под нос.
– Не слушай её, сынок, – сказала появившаяся у изголовья мать Слава. – Умом она тронулась. Доля-то материнская… Что с неё взять.
Она поправила тулуп поверх Ильи и пошла в дом.
Радость была одна: посидеть летом на дворе, послушать да посмотреть мир, как он двигался, шумел, играл, цвёл и непостижимо молчал, тая в этом своём молчании все ответы на все вопросы, какие только и могли быть в мире.
А по ночам в сумерках избы мелко топал и негромко сопел соседушка Домовой: волновался да переживал, что в доме несчастье. Он знал, что Илье часто по ночам не спалось, и ворчал в своём углу за печью, сетуя на невозможность заняться хозяйством согласно укладу, пока все спят. Илья ничем не мог ему помочь.
И не было никого, кто смог бы помочь ему.
…День выдался жаркий. Илья задремал, разомлев на своей лавке, однако забыться не давал огромный слепень, гудевший рядом и желающий угоститься человеческой кровушкой. Взмахи рукой никак не действовали на наглую тварь, и Илья проснулся окончательно.
– Пошёл прочь! – свирепо шипел Илья, но слепень невозмутимо реял над головой, не желая отступать. – Порублю, пакостник…
Илья вытянул из ножен меч Сневара и бешено рубанул воздух, но только вспотел ещё пуще. Сила в руках Ильи не убывала – теперь он не позволял им слабеть, ежедневно подтягиваясь на особой жердинке, прилаженной отцом над его головой, под навесом. Однако орудовать мечом сидя было неудобно, Илья злился всё больше, продолжая безуспешно лопатить воздух вокруг, но проклятый слепень словно не замечал его грозных потуг.
– Прутиком-то сподручнее, мил человек, – вдруг услышал Илья и только тут заметил, что за его нелепой вознёй следит старик, стоявший на улице.
Видно было, что шёл он издалека: за спиной на двух постромках висела потёртая котомка. Старик был сед, с длинной, но реденькой бородой и волосами, рассыпанными по плечам. На нём была белая домотканая рубаха до колен и такие же порты. Старик опирался на долгий посох и ехидно смотрел на Илью. Парень не торопясь вдел меч в ножны, уложил рядом с собой и, стараясь не замечать слепня, продолжавшего кружить, ответил:
– Ты, знать, торговец добрыми советами. Да только мне нечем платить за твои советы, ступай себе дальше.
Старик спокойно улыбнулся, показывая белые крепкие зубы:
– Я не беру мзды за свои советы, так что этот прими за так.
Изловчившись, Илья наконец сграбастал в кулак ненавистного слепня и с силой бросил под лавку. Слепень глухо стукнулся о землю и затих.
– А я привык в долг не брать, – сдерживая участившееся дыхание, сказал Илья. Старик согласно кивнул и отозвался:
– Ну, так одари путника водицей, добрый молодец. День-то больно жаркий нынче.
Илья тяжело вздохнул, однако негоже было грубить незнакомцу, да ещё пожилому человеку. Да и нездешний он, сельских дел знать не может.
– Не могу я водицы тебе принести. Не обессудь.
– Что так? – удивился путник, вскинув седые кустистые брови. Илья, еле сдерживая дрожь в голосе и играя желваками, процедил:
– Калека я, прохожий человек.
– Ай-яй-яй! – воздел брови домиком старец. – Неужто я ослеп на старости лет? Ноги вроде на месте у тебя, да и руками ты машешь справно. Что же с тобой, детинушка?
– Не твоего ума дело! – более не сдерживаясь, рыкнул Илья. – Ступай своей дорогой!
И отвернулся, пытаясь успокоиться. Старик, однако, и не думал уходить.
– Эвон как! – донёсся его голос, в котором Илья не услышал ни капли вины. – А я-то думал, что ты головой недужен, что с мечом на глупое насекомое охотиться взялся. Ай-яй-яй!
Вот ведь старый хрыч, подумал Илья, свирепея. Он повернул голову, чтобы сказать старику что-нибудь крепкое да попутное, но замер, натолкнувшись на спокойный и далёкий от насмешек взгляд человека у плетня.