Обратите внимание на волнение озера в полдень
Шрифт:
– Радиола Кузьминична!
– Что? Что? Что она сказала?
– задышал мне в ухо Дима.
– Радиола?
– Черт ее знает!
– также шепотом отвечал я.
– Не расслышал. Бывают же умные родители, которые своих детей Антенами и даже Травиатами называют.
А между тем, эта странная женщина, держа за руку начальство, прерывающимся от волнения голосом говорила, что она "так мечтала, так мечтала" попасть на Сарезское озеро, что она приехала собрать "фактический материал, а не бредни", что она "не будет никому в тягость", так как с детства имела склонность к альпинизму и сведуща в медицине. Мы мало что поняли из этого сбивчивого рассказа о Сарезе и о мечтах, грезах и бреднях. Но тут начальство переспросило ее:
– Вы альпинист? Нм. Пожалуй, неплохо тебе иметь с собой альпиниста?
– уже обращаясь ко мне, сказало оно. Я же постарался изобразить на своем лице, что, конечно, иметь альпиниста неплохо, но это зависит от того, какой это альпинист, но что, судя по первому впечатлению, никаких восторгов от данного альпиниста я не испытываю. Но вся эта сложная гамма переживаний у меня вылилась, по мнению Димки, в гадкую кривую улыбочку. И так как у меня не хватило смелости сразу отказать, то эта странная женщина начала меня благодарить и с радостью заявила, что с этого момента она берет на себя "полную ответственность" за наше здоровье. Мы переглянулись. Я отошел, как оплеванный, и мы начали вьючиться.
Целый день наш тяжело нагруженный караван полз по крутой щели вверх на хребет. Только к вечеру, когда солнце уже норовило спрятаться за вершины гор, достигли мы небольшой котловинки на самом перевале, где плескалось маленькое озеро. Кругом в вечереющем свете поднимались суровые молчаливые горы, покрытые сахарными натеками ледников. Над озером с печальным, протяжным криком летели красно-черные стайки, и их стонущий крик далеко разносился по горам в холодеющем вечернем воздухе.
Мы с начальником первыми достигли перевала и остановились, глядя назад. Под нами, растянувшись почти на километр, медленно и тяжело полз к перевалу караван. В середине каравана мы увидели нашего альпо-медика. Радиола Кузьминична ехала верхом и везла на седле свою собаку.
– Только этого еще не хватало, чтобы на перегруженных лошадях собак возили, - обозлено сказал Дима.
– Ну, поздно, - сказал начальник, - а мне назад далеко. Чертовски хотелось бы с вами. Чертовски!
– и он мрачно задумался, глядя на подходящий караван.
– Но что поделаешь! Нельзя!
– он так стиснул мне руку, что я чуть не заорал.
Нерешительно тронулся начальник назад с перевала, остановился, покрутил головой, потом, махнув рукой, быстро пошел вниз.
– Обрати внимание на волнение в озере, - крикнул он уже снизу.
– Какое волнение?
– закричал я, но он уже, повернувшись спиной, пошел вниз.
Я посмотрел вперед, туда, куда вела наша дорога. Она спускалась в узкую и мрачную щель, где было только одно маленькое пятно луга, а кругом - безжизненный серый хаос осыпей и скал, скал и осыпей.
Спустившись к этому лужку, мы поспешно развьючились, расстелили спальные мешки и занялись приготовлением ужина.
Уже в полной темноте со склона посыпались камни, кто-то шел по тропе вслед за нами. Скоро у костра появилась фигура всадника, он слез с седла, и мы увидели знакомую физиономию нашего друга, охотника Душанбая.
Поздоровавшись со всеми, он развязал большой бурдюк и налил в приготовленные для ужина кружки крутой зернистый айран. Мы с радостью протянули руки к кружкам, как вдруг прозвучал звенящий голос альпо-доктора:
– Ни в коем случае!
– Что ни в коем случае?
– с удивлением, оборачиваясь к ней, спросил я.
– Это нельзя пить. Ни в коем случае.
– Что это? Айран? Почему нельзя?
– Даже странно задавать такие вопросы. Вы же не знаете от какой коровы молоко! Может быть бруцеллез!
– Что?
– спросил Душанбай.
– Моя корова нехорошая? Да моя корова чище и красивей любой девочки!
И Душанбай выразительно посмотрел на растрепанные волосы и грязный лыжный костюм альпо-доктора. И мы все дружно подняли кружки и опорожнили их. Айран был превосходен.
– Сумасшедшие!
– буркнула Радиола, удаляясь в темноту.
– Пора бы вам знать, что у местного населения возможны какие угодно заболевания.
Но мы не обращали внимания на эти слова.
Скоро поспел ужин, и, когда к костру собрались все, первым протянул чашку повару наш альпо-доктор. Но получивши свою порцию, Радиола Кузьминична вместо того, чтобы заняться едой, отправилась на ручей, охладила там чашку с супом и, к нашему удивлению, начала кормить из нее свою собаку. Мы переглянулись, и Димка, не выдержав, елейным голосом спросил:
– Доктор, чье здоровье вы взялись оберегать? Наше или собачье?
– Не вижу, в чем бы я должна помочь вашему здоровью, - отвечал доктор, - оно, мне кажется, ни в чем не нуждается.
– Напрасно вы так думаете, - отвечал Дима, - мое здоровье остро нуждается в той чашке супа, что вы скормили вашему псу. Вы могли бы обратить внимание, что я целый день шел пешком, чтобы вы могли ехать, а вы мало того, что приехали на моей лошади, но еще везли на ней собаку.
– Неужели вы не видели как Пальма поранила себе лапы на щебне? Не могла же она идти по таким острым камням!
– А я мог?
– спросил Дима.
– Ну, ладно, Дима, - примирительно сказал я.
– Хватит.
И мы замолчали.
– Слушай, - тихо сказал мне Дима, когда мы укладывались в спальные мешки.
– На кой черт мы взяли с собой это чучело? Гони ее назад!
– Знаешь... неудобно как-то, - сказал я.
– Да и неизвестно, что с ребятами? Вдруг там нужен медик? А?
– Ну, ладно, - сказал Дима, - черт с ней, может, действительно, пригодится.
Уже, когда я совсем засыпал, кто-то подошел ко мне и сел в головах. Некоторое время он сидел молча, а потом голос Душанбая произнес:
– Там, на озере, нехорошо! Наши охотники теперь туда не ходят...
– Почему?
– Нехорошо!
– опять сказал он.
– Я и сам не знаю толком. Но лучше не ходи!
– Но там ребята пропали...
– сказал я.
– Может, у них беда. Как же не идти?
Мы помолчали, потом Душанбай ушел.
Рано утром мы завьючились и тронулись к Сарезу. Доктор встал последним, когда мы уже вьючились, и сказал, что нужно делать зарядку.
– Мы уже сделали, - сказали мы.
Спустившись немного по щели, я оглянулся. На камне с поднятой рукой в прощальном приветствии стоял Душанбай. И мне вспомнилось его "Не ходи"!