Обратная сторона игры
Шрифт:
На четвертый день моего отпуска метрдотель за ужином посадил меня рядом с их столиком. Огромный белый зал, украшенный подлинниками Ренуара и Дали, ярко освещенный массивной люстрой Баккара, был переполнен нарядными женщинами. Мужчин здесь не наблюдалось – прекрасные дочери Евы давно научились обходиться без них. Таперша на эстраде играла что-то итальянское, женщины фотографировались, целовались, трепались по телефону; тонкий запах p^at'e de foie gras [1] , смешанный с пряностями и морепродуктами, поднимался к стеклянному куполу вместе с пустым смехом и перезвоном
1
Паштет из гусиной печенки (франц.).
Ближе к концу трапезы я услышала, как она попросила его сходить в бар за новой пачкой сигарет, а он отказался. Полушёпотом, родительским тоном, мешая итальянский и французский, он стал отчитывал её за то, что она слишком много курит. Она не спорила, а слушала его с полуулыбкой, откинувшись на спинку стула, и щелкала короткими ногтями друг о друга. Затем он встал, бросил салфетку на стол, показывая, что ужин окончен, и увел её в номер.
До рассвета я глядела в балдахин над кроватью, мучаясь от бессонницы. В глубине ребер тяжело ворочалась и маялась моя душа: если бы меня, политика и писателя, отчитали за то, что я слишком много курю, – я была бы счастливейшей из женщин.
В шесть утра следующего дня я спустилась к бассейну. Купол неба был белым от не взошедшего еще солнца, размётанные акриловые облака вызолотились изнутри персиковым светом, нежная прозрачность легла на отель и сад. Она плавала в бассейне кругами, он стоял в баре недалеко от моего стула и не сводил с нее глаз. Наконец она подплыла к бортику, он взял приготовленный для неё малиновый сок, поднял халат и обернув ее, повел на лежак. Она пила сок и задумчиво смотрела на воду. Он рядом читал газету, изредка бросая на нее быстрый взгляд – всё ли хорошо? она ни в чем не нуждается? У меня навернулись слезы: идеальная пара Адама и Евы в своем собственном, закрытом для всех раю.
Я не заметила, как ко мне подошёл менеджер отеля и, наклонившись к уху, зашептал:
– Она сняла его за десять тысяч евро, мадам. Максимилиан освободится через три дня. Желаете приобрести его услуги?
Страх
Дело не в пессимизме и не в оптимизме, а в том, что у девяноста девяти из ста нет ума.
Дорога уходит пыльным асфальтом за горизонт. По обеим сторонам от неё поднимаются высокие звенящие сосны, крытые, как панцирем, тонкой золотистой корой. Вокруг сосен, впритык к дороге, лежит толстый ржавый ковер из выжженных на солнце иголок. Воздух остр и сладок от хвои, раскален от зноя и от того непрерывного монотонного шума, без которого, кажется, не обходится ни один летний день: верещат цикады, поют перепела, дробно стучит дятел и разливается в небе серебристо-черный жаворонок.
Вдоль
– Что, дружок, опять не везет? – грустно кивает человек собаке и, обтерев ладонью пот со лба, бредет по дороге дальше.
Человек и собака доходят до белого столба с надписью «Дорога Жизни, 47». Лес редеет, и глазу распахивается бархатная гладь Ладоги, уходящая в перспективу синего, с акриловыми облаками неба. Искрящиеся солнечные блики до боли режут глаза. Снизу доносится музыка и визги отдыхающих, нос щекочет густой запах шашлыка. Человек без сил прислоняется спиной к столбу и съезжает на корточки. Собака, высунув язык, садится рядом и, наклонив голову, изучающе смотрит на него.
– Ну чего ты так на меня смотришь? – усмехается человек. – И я пить хочу, да нету.
Вдалеке на дороге снова показывается черная точка. Это грузовик. Человек встает, поправляет на плече сумку и поднимает руку. Терпеливо ждет, прикрыв глаза от солнца. Грузовик приближается. Мигает правой фарой и медленно съезжает на обочину. Человек подхватывает сползающую с плеча тяжелую сумку и почти бегом спешит к машине.
– Здравствуйте. До Невской Дубровки не подбросите?
– Доброшу, – лениво соглашается розовый от солнца и пота водитель. – Собаку в кузов посадишь?
Человек послушно поднимает собаку, сажает в кузов и быстро возвращается к кабине, неловко, боком, вскакивает на ступеньку, наступив при этом себе на ногу. Забравшись на сиденье, складывает руки на коленях и покорно устремляет взгляд на белую раскаленность лобового стекла. Но водитель вывернуть руль на дорогу не спешит, он наклоняется над человеком упитанным телом и протягивает мясистую ладонь:
– Лёха.
– Ваня, – торопливо кивает в ответ человек и осторожно жмет крупную ладонь.
Грузовик возвращается с обочины на дорогу и разгоняется на хорошую сотку. За окном среди зеленого моря хвои мелькают белые марципановые свечки столбов Дороги жизни; иногда проступают в зелени, как проплешины, синие пятна Ладоги.
– Ну рассказывай, Вань, как жизнь. Давно в Дубровке?
– Недавно, – отрывается Иван от созерцания дороги. – В августе три года как переехали.
– Откуда?
– Из Екатеринбурга.
– Был в Ёбурге, хороший город, – живо откликается водитель. Видно, что он соскучился в дороге по общению и хватается за любую возможность поболтать. – Откуда едешь?
– Меня к умирающей в деревню позвали. Туда довезли, обратно, сказали, тоже довезут. А бабка причастилась и сразу померла. Хозяйка сказала: ну раз померла, значит, обратно сам доберешься.
Водитель подозрительно оглядывает Ивана: выпавший из футболки широкий нательный крест, борода, собранный на затылке хвостик секущихся рыжих волос.
– Ты чё, поп, что ли?
– Ага, да… поп.
В машине наступает пауза. Очевидно, оба жалеют, что оказались рядом, и каждый начинает потихоньку обдумывать благовидный предлог, чтобы остановить машину.